Михаил Бледнов - Такси Блюз. На обочине

– Это мы еще легко отделались, – смахивал пот Чика.

– Еще вопрос, где денег вцепить, не на ящик водовки попросит.

– По любому.

– Шут все лаве поднятое пусть на кон выгребает. Марина пошустрит, у нее мать кушевая. Если что, у Горе перехватим. Я так катаю, уж лучше ему торчать, чем жульманам.

– Всяко! – согласился Некрас.

– Боюсь, что машину скинуть придется, – и Макс сиротливо посмотрел на … «шестерку».

– Сначала воровской вердикт выслушаем, а после… Если что, есть у меня одна вкусная наколка. «Девяносто девятая» – коноль, мокрый асфальт, соседа приятель приобрел по случаю. Отметем, номера перебьем и за долг отдадим.

– Реально! У бандюков сейчас такой цвет котируется.

– Сто пудов.

– Пусть Шут колготками тоже пошевелит, а то прется, туловище, на титьке, а второй укрывается, а мы за него делюгу разматывай.

* * *

– Что случилось, Савушка?

– Плохие новости.

– Это из-за… из-за…

– Да, по водке встряли в замес. Воры засаду готовят. Вечером все, думаю, проявится, пацаны просканируют тему и настроение в массах.

Шутил плюнул и решил не откладывать поход в ресторацию. «Какого черта! Выпью, станет не так муторно». Так думает львиная часть прогрессивного человечества.

В ресторан в те годы попасть было не так уж и просто, но на имя Марининой мамы была безлимитная бронь. Ведь вы еще помните, кем она работала?

Савка пил водку, пил часто, почти не закусывая. Этим он пугал Марину. В столь юном, по меркам алкоголя, возрасте весьма проблематично нащупать ту грань, ту планку, после которой все плывет. Ближе к девяти Шутил изрядно накидался. За соседним столиком сидели химиковские пацаны, чуть левее левобережные. Кабаки и рестораны – излюбленное место тусняка после ратного рабочего дня у братвы.

– Шут, ты что тут творишь? – услышал Савка удивленный голос откуда-то сверху из-за спины.

Это был Леня Узбек, он работал с Костей Горе и был уже осведомлен о проблемах Шутила.

– Леня? Здорово, брат, – запинался языком за коренные зубы Савка. – А в чем трудности?

– Это у тебя трудности. Ты чего исполняешь, из-за тебя сыр бор идет полным ходом, а ты тут на глазах у пацанов фестивалишь в полный рост, на филки, между прочим, мутно заработанные.

– Тебе откуда знать, на какие я бухаю!

Еще поодаль расположились те, кто хорошо знал Каву. Шутила несло по бездорожью. Леня пытался поставить его на место лояльными методами, вернуть на землю.

– Ты бы ехал на хату, да жопу прижал, пока мы все не устаканим.

– Ты, что ли, Узбек, устаканивать будешь? – ерничал Савелий.

– Если не угомонишься, тебя прямо здесь к ответу подведут. Ренатовские за твоей спиной. Снимайся по скорому. Вот ты исполняешь!

– Да насрать, – раздухорился, как доменная печь, Шутил.

– Осади своих блатных коней, корешок.

– Да насрать на этого Татарина. Насрать на него! – выстрелил Шутил ядовитую фразу в спертую атмосферу банкетного зала. И, конечно же, она не была предана забвению, как мои ранние произведения.

* * *

Пыльные перроны, прощальный пейзаж. Плевки, сопли и трупы разлагающихся окурков. Слева у урны бомж, укутался в свой мир, уткнулся облупленным носом в угол вокзальной стены, затравленно озирается и вписывается собачьим взглядом в штукатурку. Он совершенно не защищен и лежит слева.

– Вот так бы не закончить, – посочувствовал Борис.

На самом деле эти падшие люди не подходящий предмет для издевок. На их персонах даже сарказм репетировать неприлично. Отчего-то люди жалеют бродячих псов, бросая им кости, а ведь это они. Это мы когда-то приложили максимум того, чтобы та или иная псина очутилась на улице. С людьми то же самое, отличие лишь в том, что они иногда умеют говорить, а те, кто имеет кров, не кормят их даже костями…

Справа от того, кто слева, милиционер, О'ля дядя Степа. Ищет жертву в толпе привокзальной. Бомж для него не больше, чем декорация. Если жертвы не будет, он оторвется и на ней.

Савка нервничал и даже злился. Его бесили оранжевые «вагонники» и «путейцы», раздражала толпа и металлический голос дежурной. Он не хотел расставаться с Мариной. Она целовала его и шептала, что все закончится здорово. Савелий знал, что в Казань ехать необходимо. В конце концов, всю эту перловую кашу заварил он, а пацаны лишь проявили солидарность. Он даже не мог дать ответ самому себе: смог бы он принести себя в такую жертву. Наверное, да. Они вместе столько лет.

Шутил тоже целовал ее, шутил, но как-то неуклюже, разбросано. Говорил ей: «Дождись!», как будто он отъезжает в армию или, по меньшей мере. На край географии.

«Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Жди, когда пройдут дожди…» и прочую пургу нес Савва Смехов. Он озирался, падал и снова вставал (смысл слов переносный). Говорил и тут же забывал. В дорогу был жареный цыпленок, яйца в крутую и пирожки с колбасой. Пижонский набор, ничего оригинального.

Поезд плавно, не травмируя психику пассажиров, тронулся, тронулся и загаженный перрон с почтовыми телегами, зорким милиционером и человеком у стены с ямой за место будущего.

Из пункта А в пункт В ехали пятеро. На негоциантов они не тянули, скорее танкистодоры. Внимание, вопрос: «Как украсть миллион?».

Подробности в комсомолке…

До Казани пути чуть более полутора суток. Молодые люди решили и этот временной период сократить до минимума. Не мудрствуя лукаво, они, не выезжая из своей области, обглодали еще теплого цыпленка, не оставили камня на камне от колбасных пирожков и все это, чтобы не портить желудок сухомяткой, обильно запили водкой.

Ближе к Перми водка кончилась. Третий раз и как прежние два – неожиданно. Шутил с Некрасом в кедах на босую ногу сносили свои тела, измученные нарзаном, в ближайший чипок. Водки не было, набрали альтернативного портвейна.

Савка вспомнил, что больше его не употребляет, и из горла на перроне отпил пол «огнетушителя».

– Все-таки грустная штука – эта жизнь, – сказал он, переведя дыхание. Некрас согласно вздохнул.

Поезд снова тронулся, и курьеры за алкоголем чуть было не обрели политическое убежище в городе на Каме. Портвейн кончился быстро, а ночью их ждала Казань.

Чика вышел в последний тамбур покурить. Вагон был также последним. Сделал две глубокие до жопы затяжки, и тихо охуел. В дверь со стороны кто-то отрывисто постукивал. Влад посмотрел в боковое окно. Поезд шел на всем ходу. Потом ущипнул себя на всякий пожарный случай, учитывая допинг, принятый в недалеком прошлом. Стук повторился. На улице зима и тот, кто стучал, вот-вот должен был совершить это в последний раз.

Чика выщелкнул бычок и полетел к проводнице.

– Слушай, стюардесса, – запинаясь, объяснял он, – у тебя там на автосцепе заяц повис.

– Кто-о? – тупанула она.