Александр Непоседа - В одно касание. Избранное

Круглые столетние столы – под белоснежными скатертями в окружении черных венских стульев. Они совсем пусты в тени здания с красной черепицей на кровле.

От подоконников второго этажа ниспадают глицинии – сиренево-синий туман – касаются маркизы над окнами первого, и все еще изредка вздрагивают от ночной прохлады и росы, стекающей с листа на лист.

Мостовая набережной парит, дрожит жарким маревом. Запахи кофе, свежей выпечки, фруктов, смешиваются с запахами воды, крепкого табака, нагревающихся камней. Сев за столом напротив друг друга – замирают на секунду.

– Не жалеете, что согласились сопровождать меня на прогулке?

– Вовсе нет! Начинаю сожалеть, что этого могло не случиться.

Она протягивает ладонь в сторону мокрой листвы и на ней звонко разбивается хрустальная капля. Дивное летнее утро, изящество руки с теплым матовым оттенком, ее грудной смех – все это вливается в него ярким напитком, словно горячий мед. Завтракали долго, испытывая блаженство, сыр, зелень, устрицы, и наконец – то раскаленный черный кофе в маленьких чашках с мелкими крапинками позолоты, сгущающихся к верхнему краю в полоску.

До груди она скрыта тенью, но горячо глядят глаза, горяч и румянец на щеках, с присущей женской восхитительной ловкостью она вынимает из сумочки необходимое, и в три приема, стремительно, возвращает себе утреннюю свежесть губ.

Быстро взглядывая в маленькое зеркало, спрашивает.

– Вам, правда, непременно надо ехать сегодня?

– Да! Меня ждут, я не могу подводить партнеров. Хотите взглянуть на площадь Сан-Марко? Нам обязательно нужно побывать там. Согласны?

– Конечно! Пойдемте пешком! Вы проводите меня!

Она легко встает из-за стола, протягивает руку, и они выходят под синюю глубину неба с пухлыми дождевыми облаками, закрывшими солнечный диск. Вдвоем пересекают улицу и входят через низкую арку в прохладу узкого тенистого переулка, и за этим тайным поворотом, их будто настигает сладкое пробуждение – не видя и не слыша уже ничего – начинают целоваться, истово, давая передохнуть друг другу, и вновь и вновь соединяя губы.

Он увидел потемневшие глаза, она отстранилась, прижав ладони к пылающим щекам.

– Идемте же!

И, испытывая легкое головокружение, он повел ее неисчислимыми тесными улочками, среди помрачневших домов с обветшалыми резными балконами, вдоль заглохших в зелени вековых стен, через вросшие в берега первобытные мосты над зеленой водой каналов, небо уже темнело, в сухом воздухе клубилось предгрозовое ожидание – мешаясь с резким запахом цветов и тысячелетней пыли – рокочущий гул, обволакивал их, догонял, он навсегда запомнил волнующее движение ее плеч при дальнем ударе грома, и когда они ступили на площадь – хлынул дождь.

Через взрывающуюся дробь дождевых капель они добежали до ближайшей арки Дворца Дожей, он обнял ее и начал губами снимать с лица дождинки, слыша дыхание и стук ее сердца под тонкою влажною тканью. Она торопливо поправляла подол своего намокшего платья, облепившего стан и бедра, улыбалась и горячо шептала ему в лицо.

– Я сегодня испытала самое лучшее, что могла представить, будто во сне, только твое присутствие рядом, теплый этот дождь, простор старинной промытой площади говорит мне, что это наяву! Так жалко… но теперь мне надо в гостиницу, не могу же я ходить в таком виде.

– Я вызову такси! И пожалуйста, запомни, это наше место!

Он набрал номер вызова, сообщил, куда необходимо подъехать. И оба, мгновенно охватываясь ощущением тающего времени, волнуясь неожиданным расставанием, перебивая друг друга скорой речью, держась за руки, запоминая запах, глаза, ловя дыхание, в пугливом ожидании, что вот сейчас… вот – вот… и вздрогнули при звуке телефонного сигнала.

Уже усадив ее, и поцеловав руку, он словно опомнившись, вынул из кармана визитку и успел вложить в прохладные пальцы до того, как машина сорвалась с места.

В полночь он уже был в Москве.

Придя за полчаса до назначенного времени, терпеливо ждал, глядя на голубей, на сумеречное небо, на зажигающиеся фонари. Прошло еще два часа. Он медленно побрел в сторону набережной канала, вдыхая весенний – напоенный запахами незнакомых цветений – воздух, плавающий душными волнами.

Смотрел на привязанные к шестам гондолы, на столики уличных кафе – заполненные вечерним гулом посетителей.

Почувствовав, как его заполняет вселенская пустота, сбежал по трехступенчатой лестнице к самой воде – место, где они сошли на берег в тот сумасшедший день – и опустил на сверкающую зыбь, сложенный лист бумаги. Долго ждал, когда он, намокнув, исчезнет в темно-зеленой глубине.

И еще двадцать лет прошло.…

И приехав на излете лета в умирающий город, город своего детства, школьных переживаний и первой влюбленности, став уже богатым и успешным, с удивлением – совершенно забытым им чувством – увидел, что здесь все осталось по-прежнему.

И вокзал, и огромные пыльные тополя, и пруд, заросший по берегам камышом, и даже улицы, вымощенные булыжником, поприветствовали его отблесками утреннего солнца как тысячи лет назад, когда он переходил мостовую, держась за руки родителей, ступая маленькими ногами, обутыми в сандалии, на каждый ее булыжник, казавшийся невероятно огромным при своей гладкой – черное с синим – поверхности.

В маленькой гостинице, в ее коридоре и открытых комнатах гулял свежий ласковый ветер, было чисто, и так тихо, что был слышен шелест листвы, позвякивание посуды в доме напротив, и ему показалось, что он очень долго спал после бесконечного летнего дня, насквозь пронизанного солнцем, после купания и радостного полета в бегущей стайке мальчишек – и он среди них – от дальней реки, в счастливом безмятежном детстве, и вот внезапно – проснулся.