Евгений Пинаев - Требуется Робинзон

– Крабы есть, а где песок? – Мальчик вскочил и, обернувшись к нему, засмеялся: – Это про вас сказано!

– Почему про меня?!

– Здесь какое море? Черное. А вы – про восточный океан, а у вас у локтя штурвал и якорь наколоты и даже надпись есть «Дальний Восток». А что на востоке? Тихий океан – самый большой и самый восточный, вот!

– Для кого-то он западный, – усмехнулся Константин Константинович, входя в воду. – А ты, брат, глазаст! Прямо Шерлок Холмс.

Купание началось неудачно. Поскользнувшись на бархатном мху скользких плит, он расшиб на ноге палец, поэтому быстренько сполоснулся и забрался на камень, торчавший в метре от берега.

Женщина возвращалась. Плыла медленно, подолгу отдыхая на спине. Он проследил за ней взглядом и глянул мельком на оставленную книгу: «Странная парочка! Мальчонка не без юмора, а мамаша читает „Психологию и патопсихологию одиночества“! Впрочем, мало ли чего только нынче не читают».

– Дядя, а вы, как Робинзон на необитаемом острове! – засмеялся мальчик.

– Точно! – согласился он. – Вокруг океан, остров необитаем, значит, так и есть.

– А вот и нетушки! – подпрыгнул краболов. – Я же ж рядом обитаю!

– Тогда… тогда ты Пятница. Робинзону Пятница положен по штатному расписанию.

– Не-а! У меня – мама. Видите, плывет сюда?

– Вижу. Она тоже Робинзон?

– Женщины Робинзонами не бывают. Она – просто мама.

«Много ты, шкет, понимаешь в Робинзонах!» – подумал Константин Константинович, но предпочел согласиться:

– Верно. Быть Робинзоном – это по мужской части. Но, скажу тебе, юнга, скучное занятие – быть Робинзоном.

– И вовсе нет! – запротестовал знаток робинзоньей жизни. – У него же ж был попугай!

– Не только, – усмехнулся Константин Константинович, ставший Робинзоном. – Собаку забыл? А общество коз и кошек? А когда появился Пятница, думаешь, началась райская жизнь? Вот ты бы, к примеру, согласился жить только с попугаем и собакой?

– Не-а! Я – с мамой.

– Эк, заладил! И то правильно, в зверинце долго не выдержишь.

– Конечно! – поддержал мальчишка. – Даже с человеческими обезьянами! А тот, который с крабами, он ведь плакал, да?

– Почему так думаешь?

– А глаза-то влажные!

– От морской воды…

– Если бы от морской, он бы их вытирал, а он не вытирал!

– Слезы, брат, тоже вытирают, а иногда они высыхают еще до того, как их соберутся утереть, – запутался Константин Константинович и, рассмеявшись, подумал, что с этим пацаном, наверно, не соскучишься. – Понимаешь, краболов, взрослые тоже, бывает, играют с крабами, но играют не от хорошей жизни, потому иногда и нюнят. А потому нюнят, что ничего другого им не остается, – добавил для себя.

Женщина была уже рядом. Нащупала дно, подобрала распустившуюся косу и окинула взглядом своего мальчонку и незнакомца, державшегося за палец на ноге, а сыну сказала:

– С утра просился на море, а жаришься на берегу, – и, выходя на берег, быстро нагнулась и обдала мальчишку из пригоршней. Тот завизжал и отпрянул с хохотом. Оказавшись на безопасном расстоянии, посоветовал родительнице:

– Ты дядю Робинзона обрызгай. Он же совсем голый, а я почти одетый.

– Сынище, что ты говоришь! Как можно?

– Так он же хотел купаться, а сам на камне сидит!

– Барон фон Гринвальдус, сей доблестный рыцарь, всё в той же позицьи на камне сидит, – пошутила незнакомка, но Константин Константинович насупился и стиснул ладонью саднящий палец: ноготь был сломан и ранку пощипывала вода. Женщина спокойно, но внимательно посмотрела на… Робинзона, а сына упрекнула: – Уж не набиваешься ли ты, Коська, в Пятницы к Робинзону?

– И не думал! – заверил тот.

Женщина поняла состояние человека, попавшего в «аварию», и, отжимая косу, предложила мягко, не навязчиво:

– Вода – чудо. Взяли бы и – наперегонки!

– Я не умею плавать, – внезапно соврал Константин Константинович и, злясь на себя ни за что ни про что, напрягся внутри и растопырился еще больше.

– Видимо, штурвалами и якорями нынче украшаются люди, не имеющие к морю никакого отношения, – съязвила она.

– А что – якорь? – ответил на насмешку Константин Константинович. – Он плавает не хуже топора, то бишь, отменно идет ко дну, в чем и состоит его главное предназначение: побыстрее утонуть и как можно крепче уцепиться за дно.

Женщина не приняла его тона. Пожала плечами и ушла одеваться. Мальчик тоже запрыгал, путаясь в шортиках.

– Коська, побыстрей оборачивайся! – поторопила она. – А сандалии надень, незачем их в руках нести!

Одевшись, она вернулась за книгой.

– Прощайте… Робинзон! – сказала и пошла к обрыву.

Краболов, ничего не понимая, заоглядывался на Робинзона: была игра, разговор, было весело – и всё переменилось разом. Его подгоняют, торопят – вот и пойми этих взрослых! Застегнув сандалии, он выпустил из садка последних пленников, помахал рукой незнакомому дядьке и побежал за матерью, которая взбиралась по тропе и была уже на середине подъема.

Константин Константинович вздохнул и закрыл глаза, а когда их открыл, мальчика и женщины уже не было видно с берега.

Стало грустно: Робинзон! А ведь он был, был Робинзоном на том крохотном острове в заливе Батабано! И если остался жив, то неужели только затем, чтобы стать Робинзоном среди людей?!

Близилось время платежа за квартиру. Собираясь на шхуну, он сказал бабке Павлине о своем банкротстве, о том, что поиздержался. Писал другу – просил взаймы некоторую сумму, но ответа пока не получил. Возможно, друг в отъезде и пришлет позже. Павлина Тарасовна всплеснула руками: «Ах, как же так?! А она-то рассчитывала!». И, демонстрируя душевные муки признаками зубной боли, ухватилась за подбородок, а потом скрылась на кухне, «чтобы хорошенько подумать» и предъявить должнику свои контраргументы.

– Павлина Тарасовна, ухожу от вас не куда-нибудь – в пираты! – сообщил он, сунув голову в дверь. – Как только распатроним жирного купчину и разживемся золотишком, воздам вам сторицей за приют. Все-таки два месяца я жил у вас, как у Христа за пазухой.

Бабка Павлина сделала отмашку пухлой рукой. Она всё еще изображала переживания и душевное смятение. Давала понять, что ей не до шуток, что мысль ее бьется в клетке, ибо решения головоломки, предложенной жильцом, нет и в помине.

Константин Константинович помялся, потоптался у двери, пообещал с первой получки вернуть ей мешок пиастров, а за просрочку – попугая, но так как реакции снова не последовало, вернулся к себе в комнату, которая уже сегодня станет не его. Да, надо прощаться с надежным убежищем, которое целых два месяца укрывало его от всех дневных неудач и «хождений по мукам» канцелярским, которые оказались непреодолимым бастионом. Пока! Уж в этом он был убежден, и потому, опустившись в кресло, с удовольствием, чего не бывало раньше, посмотрел на сервант, уставленный фужерами и графинчиками, сервизами, стопками, рюмками, понурыми слониками и чертями, делавшими «нос» друг другу.