Ветас Разносторонний - Сева Даль из Фигася. Не ищите совпадений

Следами старых масляных подтёков чертыхнётся.

Слой пыли сбит одним лишь взглядом, слышно

Стоит безмолвьем окружённый, словно слово,

Роняет буквы, знаки, цифры, смысл изменяя,

Он Сева Даль – пацан всего-то, и ему двенадцать.

– Мы не можем забрать его с собой, Гллокк. Он огромен!

– Следуйте директивам, а не здравому смыслу, Гррытт. Не на каждой планете встречаются такие интересные формы еды, грузите его на подъемник, – капитан был чрезвычайно рад находке, потому что последние 12 999 999 световых лет они не встречали столько биомассы ни на одной планете.

– Но как вы себе это представляете, он больше подъемника в тысячу раз! – Гррытт, старший помощник капитана Гллока, был прагматиком четвёртой степени, но иногда его доводы выводили из состояния спокойствия даже саму сущность спокойствия.

– В тысячу триста сорок два раза, если быть точным, – подметил бортовой анализатор, которого ласково называли Жжузз.

– А почём вы знаете, что его нельзя поднять, Гррытт? Может быть, вы уже пробовали погрузить такую биомассу или вы умнее энциклопедии Жжузза? Пропустите транспортировочные канаты в корпусные отверстия биомассы, сформируйте импульс Муарра и сверните восьмое измерение, и всё! Это задачка для тридцать восьмой ступени! Эх вы, старпом!

– Но-о-о…

– Никаких но, наших технологий достаточно для того, чтобы увезти этот груз с этой планеты. Грузите. Нам его хватит, чтобы десять раз слетать на диско в Прулдонскую галактику и обратно. Грузи-и-ите-е-е, Гррытт!

– Для погрузки потребуется включить мотор Блоррка, а я не уверен, что он поведёт себя в атмосфере этой планеты, как требует того…

– Вы что говорите?! При посадке на планету Жжузз рассчитал все необходимые параметры. В том числе был рассчитан коэффициент Шмупля. Вам недостаточно этих данных, чтобы быть уверенным в результатах?! Гррытт, не требите мне жмозг!

– Тревога! Активность 63!

«Шлёп», – в квадратной тишине комнаты прозвучал смачный хлопок, звон бьющихся стёкол, скрежет металла, взрыв топливных отсеков.

– Мухи? Зимой? – Сева посмотрел на ладонь, в которой лежали, подёргиваясь, две полудохлые мухи. Поднеся их к уху, он услышал жужжание. Хотя нет, жужжание было безумно похоже на мультяшную речь.

– Активируйте спазматическую абстракцию, Гррытт!

– Гллокк, я умираю. Я был рад, что провёл эти долгие секунды с таким отважным капитаном, прощайте…

– Не-е-е-е-е-ет! – раздался пронзительный крик Жжузза.

– Жжузз, без паники! Активируйте Дихфолоску, это приказ!

«Вот ведь фигня причудится!» – Сева тряхнул головой, подошёл к окну, открыл форточку и швырнул туда полудохлых мух. Отвернувшись от окна, он услышал хлопок взрывающейся петарды. За окном. А потом ещё один, и ещё. Он потянулся и подумал: «Как классно, что Жжузз немного протупил и запустил режим «Уничтожение +9».

– Бежим. Он проснулся! – закричал подросток и помчался в сторону от открывшего глаза человека. Вслед за ним врассыпную от лежавшего на траве кинулись остальные.

– Стоять – бояться! – человек попытался поймать убегающих, но споткнулся и грохнулся на землю. – Ай-й-й, бля-я-я! – посмотрев на свои ботинки, он понял, почему не смог побежать, споткнулся и больно упал. Шнурки ботинок были связаны друг с другом намертво. Карманы брюк были вывернуты наизнанку и всё пропало… – Стойте! Верните шмыглю! – крикнул мужчина вслед хулиганам, но их уже и след простыл. – Всё пропало, я утерял шмыглю, теперь мне нет пути назад, – сказал он шёпотом, поднатужился, покраснел, побагровел и лопнул.

Останки странного человека, потерявшего шмыглю, повисли на ветвях яблони, под которой он нечаянно уснул. В шмыгле было всё, а теперь ничего нет. Тот, к кому она попала в руки, может в течение всей жизни и не осознать величия, силы и предназначения шмыгли.

Но волей судьбы обладателем шмыгли стал Сева Хасинтович Даль из Фигася. Бравый, бойкий и одновременно болезненный, дистрофичного вида подросток. Он исправно сморкался в шмыглю, вытирал об неё руки, подкладывал под разные предметы, кидал в других, иногда полоскал в лужах и ручейках, несколько раз терял, а затем находил, заворачивал в неё объекты, и всё чаще стал замечать, что она не старится и не изнашивается.

– Странно, – говорил он своему другу Пикассину, – я в неё замотал ядро и кинул с горы, и ни единой дырочки, как новая.

– Да ладно тебе заливать, – не верил ему Пикассин, хватал шмыглю и пытался порвать её. Но его потуги всегда завершались безуспешно. А шмыгля смотрела на них и ждала, когда же её начнут использовать по назначению.

Однажды, теплым зимним вечером, Сева вернулся домой очень взволнованным.

– Что случилось, сынка? – ласково спросила мама.

– Мама, я могу изменить мир!

– Э-э-э… Опять?! – мать была очень огорчена, что посещения психиатра не помогают.

– Ма-а-ам! Ты мне не веришь? Вот, смотри, – и Сева вытащил из кармана шмыглю и положил её на стол.

– Шмы-ы-ыгля?! – взволнованно вскрикнула мать Севы. – Этого не может быть! Она утеряна 27 тысяч лет назад вместе с хранителем Шмы. Но…

– Я! Могу! Изменить! Мир! – закричал Сева, схватил шмыглю и выбежал на улицу.

По чёрной лужайке ползали огромные красные ядовитые черви и поедали органику. На сером небосводе сквозь чёрные кучевые облака тускло светили два красных блина. От сероводорода резало глаза, над городом нависла зловещая тишина, нарушаемая лишь чавканьем червей, пожирающих органику. Сева подбежал к забору, отвязал своего комара, влез в седло и взлетел. Из-за угла его дома на лужайку вытекло аморфное нечто, стадо маленьких слонов на ногах-ходулях бросилось прочь.

– Сева, только не натвори бед и возвращайся в обед! – вслед сыну крикнула мама и помахала платкомпасом.

Сева сидел в кресле-качалке на террасе своего дома в Фигасе и кемарил. Съеденный завтрак был безумно вкусен. Сегодня ему подарили черепашку, и он ещё не определился с её именем. Дрёма ласкала сознание Севы, и понимание пришло постепенно…

В банальном сне о пони и мании, в котором им приснился сон про сновидения во сне Севы Даля из Фигася, в котором он не отождествлял себя с ними, её с ней, и его с самим собой, но был понятием крайне понятным и понятым черепахой.

Он спал, и погружение его в другие реальности было настолько стремительным и глубоким, и одновременно поверхностным, и непробудным, что даже эфемерная сомнамбула Морфея Петровича Кисляка не смела его трогать, она просто запуталась в сложно выстроенном лабиринте зеркальных поверхностей, отраженных в своих преломленных отражениях и меркантильных петлях Мёбиуса, и жалобно заскулила.