Валерия Кузьмина - Национальный парк

– Ты говоришь эту ерунду мне? Авиационному инженеру? – сухо и злобно сказал Арсений. – Какая-то неполадка в воздухе?! Да они летели на одном из надежнейших самолетов в мире!

– Жаль, что я принес тебе эту новость, – печально отозвался Кирилл. – Но, увы, сути это не меняет.

Молодой человек сделал неровный шаг назад и присел на кровать, боясь вот-вот упасть. Все что угодно могло случиться в его жизни: кризис, падение цен на акции, бунт рабочих на месторождениях, козни конкурентов, но только не это.

Родители казались ему вечными. Словно естественная часть жизни, которая всегда существовала и должна была существовать и дальше. Пусть они виделись довольно редко, мало времени проводили вместе, их взгляды часто не совпадали, но все же оставались семьей. Крепкой и настоящей. Это являлось тем оплотом и стержнем, за который Арсений всегда цеплялся как за спасательную палочку, потому что мог прийти к ним с любой бедой, чтобы ни натворил.

Он не хотел верить, что остался один, не мог простить себе, что не поговорил с ними в последний раз, не увиделся еще хоть мельком. Возможно, не будь этой глупой поездки и бессмысленной пьянки, Арсений вообще мог находиться сейчас вместе с родителями, они полетели бы другим рейсом, и не произошло такой нелепой катастрофы.

Вместо этого, пока он здесь открывал бутылку за бутылкой и опустошал очередной стакан, где-то в небе падала железная птица, и его мать с отцом в последний раз смотрели друг на друга. О чем думали они в тот момент? Вспоминали ли о сыне? Потому что Арсений о них нет.

Горькое ядовитое отчаянье погрузило душу молодого человека в темноту.

Часы громко тикали в уютной гостиной, нарушая сумрачную тишину. Арсений равнодушно смотрел на стрелки, отмерявшие очередной уходящий миг.

Это было прекрасно.

Ускользающий кусочек воспоминаний детства и юношества, беззаботных минувших лет. Ранние рассветы и поздние закаты, первые шаги по неизведанным континентам, и всегда такие добрые улыбки родительских лиц.

Черное покрывало траурных одеяний разделило жизнь молодого человека на два полюса: полный любви и смысла с отцом и матерью, и холодный, непонятный, затянутый мглой будущего.

Ничто не вечно. Ни скорбь, ни радость. Быстротечное время следует дальше, не замечая вдохов и выдохов человечества, и только мы постоянно спешим нагнать его, чтобы удержать или поторопить, но в конечном итоге песок дней ускользает сквозь наши сплетенные пальцы и соединенные руки.

Арсений и сам не знал, за что цепляется сейчас. Слез не было. Только внутри все как-то обрывалось, образуя хаотичный ком боли. Говорят, в подобные моменты должно наступать опустошение, но он почему-то этого совсем не ощущал. Наоборот, в нем оказалось слишком много мыслей, чувств и эмоций, и молодому человеку чудилось, что вот-вот взорвется, сойдет с ума от такого безумного калейдоскопа.

Он все больше замыкался в себе.

Эрика довольно равнодушно отреагировала на новость. Даже не удосужилась сделать вид, что это ее особо тронуло. Просто холодно сказала: «Очень жаль», и спросила, как теперь супруг распорядится всеми активами, оказавшимися лишь в его руках. Впервые за годы их брака Арсений пожалел, что ему не с кем по-настоящему поговорить. Точнее, он, конечно, мог высказаться, но это было как беседовать со стеной, от которой бы еще и больно отлетело назад.

На самом деле молодой человек и не удивился. Зная Эрику, казалось странным ждать от нее какой-то широты души и проявления человеческих эмоций. И такое положение всегда устраивало его в своей жене. Он не переносил истеричных женщин, театральных сцен, которые многие так любили устраивать. Уж лучше истинная скупость внутреннего мира, чем нервические порывы, вся эта глупая восторженность и ненатуральная видимость сладкой привязанности друг к другу. Зачем? Это все так неискренне и ненатурально.

В браке Арсений видел выгодный союз, в котором оба рассчитывают получить что-то конкретное. Возможно, привычка действовать по такому принципу в работе спроецировалась и на жизнь, породив подобное представление об отношениях людей. Во всяком случае, если бы того попросили честно ответить, а любил ли он когда-то по-настоящему, вряд ли Арсений смог бы сказать «да». Исключением были его чувства к родителям.

Они всегда незримо находились рядом. Улетели ли в другую сторону, обедали на другом этаже или отдыхали в доме в соседнем квартале, молодой человек знал, что достаточно набрать знакомый номер или сесть в машину, и никого не удивит его появление или рассказ, который за этим последует.

И вот теперь, когда он вдруг оказался так внезапно этого лишен, наступила странная тоска. Арсений до сих пор не мог поверить в то, что остался один. Для него случившееся казалось таким неестественным. Существующий порядок представлялся вечным, пусть где-то отдаленно и следовало знать, что проходят годы, люди стареют и умирают.

Почему он думал, что это не про него? Чего вообще ждал? Как минимум бесконечного надежного тыла.

Его жутко покоробило, что Эрика поленилась даже изобразить малейшее сочувствие. Арсений старался не обвинять жену, каждый раз настойчиво вспоминая о свойствах характера супруги, но все чаще стал ловить себя на мысли, что смотрит на девушку с презрением, когда параллельно с обустройством похорон, она кокетливо любовалась в зеркало, выбирая платье, которое подчеркнет ее наилучшим образом. В итоге даже на поминках не обошлось без витавшей в воздухе борьбы за главное внимание. Вот только стоило ли соперничать с покойниками?

Эрика вовсе не относилась плохо к родителям Арсения, также как и нисколько не желала им скорейшей смерти или чего-то подобного. Ей не требовалось ждать великого наследства, ибо супруг никогда не был обделен ни деньгами, ни властью при их жизни. Просто она не видела в этом ничего необыкновенного и из ряда вон выходящего, что, не стесняясь, и демонстрировала откровенно окружающим.

Для нее смерть была естественна, обыденна и вряд ли требовала большего внимания, чем выражение однократного соболезнования. Для Эрики-то ведь ничего не менялось, умерла не она, ее ждал новый день, а значит, именно этому и следовало посвятить всю себя, а отнюдь не скорби по тем, кому уже абсолютно все равно, что творится на земле. На самом деле девушка не считала, что есть смысл и во всех этих помпезных похоронах и поминках. Как будто кто-то из усопших мог оценить приложенные труды. И уж если затевать что-то подобное, то точно извлекая личную пользу.

Игоря Григорьевича и Полину Анатольевну похоронили на местном кладбище промозглым мартовским днем. Два мраморных надгробия указывали, что теперь здесь покоятся супруги, простившиеся с этим миром в пятьдесят восемь и пятьдесят семь лет соответственно.