Самая Вагиф - Если он выбрал тебя… Повести и рассказы

– Шихы убьёт и меня и ребёнка. Он сейчас просто-напросто сходит с ума, – сказала она сама себе и с седьмым ребенком на руках отправилась не к мужу, а в отчий дом, и пробыла у родителей целый месяц. Приняли её довольно прохладно, особенно негодовали невестки – жёны двух братьев Марзийи.

– Она здесь, а вскоре и весь её выводок за ней потянется, – шипели недовольно женщины и мужьям подмигивали грозно, мол, указывайте уже гостье на дверь.

Родители помалкивали. Хотя им и было жаль дочь, но и перспектива содержать её с малым ребёнком на руках была не очень приятной. А если Шихы задумает вновь жениться и детей повыгонит из дома? Они придут туда, где живёт их мать, у которой нет ни гроша за душой, и им, старикам, придётся отдавать им всю свою пенсию и забыть о собственном покое вплоть до самой смерти.

– А помнишь, как я тебя умоляла позволить Марзийи поступить в институт или в техникум? А ты мне и слова не дал сказать тогда, поколотил! «Моя дочь никогда не будет учиться, пока я жив», – сказал ты! Устроилась бы она сейчас на хорошую работу, и самостоятельно зарабатывала бы себе на пропитание! – сердито вспыхивая, накидывалась с обвинениями на мужа мать Марзийи, тётушка Рамина.

Муж её только кряхтел в ответ и тянулся за своей курительной трубкой.

За всё время, что Марзийя оставалась у своих родителей, Шихы ни разу не навестил её, и не позвонил, и не справился о том, как она и не нуждается ли в чём. Иной раз старшая или средняя дочь тайком прибегали к ней на пару минут и умоляли её вернуться, но Марзийя боялась этого делать. Возможно, она надеялась, что Шихы сам её позовет или придёт за ней. Но этого не произошло. Старшие дочери отнеслись к своей новорождённой сестре очень холодно, и между собой дружно считали её виноватой во всех своих бедах и огорчениях. Ещё месяц назад они злились, что скоро у них появится братец, на которого их родители заставят прямо-таки молиться, что им было совсем не по вкусу и обидно. А теперь они сердились на маленькую девочку, из-за которой у них прибавилось хлопот по дому.

Несколько раз к Шихы заходили соседи замолвить словечко за Марзийю.

– Видно, такова твоя доля, дорогой Шихы, смирись. Не ругай жену. Она не виновата. Детей нам даёт Всевышний. Не пойдёшь же ты против его воли? Не ты первый и не ты последний. Сколько на свете людей, у которых нет детей? А у тебя прекрасные дочери, пусть им Аллах даст хорошую судьбу, – говорили они ему, а Шихы молчал. Только это молчание казалось ещё опаснее, чем его негодование и брань.

Однажды старший брат Марзийи довольно чётко намекнул ей, что им и без неё тесновато проживать в отцовском доме, где кроме него, его жены и двоих детей, а также отца с матерью, проживал и младший брат со своей молодой и беременной женой. Марзийя сделала вид, что не обиделась. Собрала свои вещички в сумку, тем более что их было совсем немного, взяла ребёнка, простилась с родными и отправилась к себе домой.

Шихы сидел во дворе под раскидистым тутовым деревом, за столом, покрытым дешёвой клеёнчатой скатертью, и курил. Марзийя как мышка прошмыгнула мимо него и, быстро поднявшись по деревянным ступеням на небольшую открытую веранду, примыкавшую к их дому, скрылась в глубине комнат. Шихы резким движением отбросил в сторону недокуренный окурок и тяжёлой поступью вошёл в дом.

Средняя дочь, тринадцатилетняя Гюльзар, стояла у двери в спальню и, не заходя в комнату, о чём-то еле слышно переговаривалась с матерью.

– Несчастье на нашу шею! Уж лучше бы она умерла, не родившись! – услышал Шихы сердитый шёпот девочки.

На её бледном личике с огромными чёрными глазами было написано недетское возмущение, когда она обернулась и увидела отца.

Нахмурив брови, Гюльзар тут же прекратила разговор и слегка посторонилась, уступая ему дорогу.

– Пошла вон! – сказал ей отец.

Девочка фыркнула, но покинула свой пост.

Марзийя стояла, устало прислонившись к стене около детской кроватки, которую Шихы два месяца назад купил для их будущего сына. Делая вид, что и не замечает присутствия жены, Шихы склонился над кроваткой. В это мгновение за ним внимательно наблюдали пара голубеньких как бусинки глазёнок. Именно внимательно, словно то было не новорожденное дитя, а, по крайней мере, годовалый и очень любопытный ребёнок.

– Ишь ты! – ворчливым тоном промолвил Шихы, обратив внимание на сей факт. Но не успел он сказать это, как ребёнок одарил его своей беззубой и очаровательной улыбкой.

Стояла летняя жара и девочка была не запелёнутой, а одетой в распашонку и штанишки. Перед взором Шихы предстало милое пухленькое создание с розовыми щёчками, крошечным алым ротиком, светлыми волосёнками и беленькой, как первый снег, кожей. Дочери Шихы все до одной были темноволосыми и черноглазыми, а эта словно из другого теста слепленной оказалась.

Грозно сдвинутые брови Шихы внезапно дрогнули и разгладились. Его взгляд потеплел, и он хмыкнул.

– Светленькая, и глаза голубые, ну вылитая покойная мать моя, – задумчивым тоном произнёс он, не отрывая глаз от младенца. – А кокеткой будет, да ещё какой. – И вдруг, метнув косой взгляд на изумлённо застывшую жену, он процедил: – Простудится ребёнок, это же дитя, а не взрослый человек, одеялом прикрой!

Вот так впервые появление в доме Шихы ещё одной новоиспечённой дочери прошло на удивление мирно. Этим самым ребёнком, как я уже говорила ранее, была я. Хотя… хотя лучше бы я не рождалась на этот свет! Шихы назвал меня в честь своей покойной матери Ситарой. До этого времени ни одна из остальных его шести дочерей не удостаивалась такой неслыханной чести. Теперь Шихы, приходя домой, не хмурил как раньше свои густые брови. Ведь дома его ждала маленькая и любимая проказница, невозможно капризная, но очаровательная, как цветочек.

– Эта девчонка заставила меня осознать, что отцовское счастье не зависит от того, дочь ты имеешь или сына! – поговаривал он иногда со смущённой улыбкой.

Мне позволялось всё: я могла и шалить, и смеяться в присутствии отца, тогда как остальным дочерям никогда подобная вольность не разрешалась в этом доме. И поэтому некоторым из моих сестёр такое положение дел совсем не нравилось. Особенно шестой дочери Шихы – Ираде. Ей было восемь лет. И она тоже жаждала отцовской любви. Но тщетно. Отец по вечерам любил сажать к себе на колени только малышку Ситару, и лишь ей позволял теребить свои длинные смешные усы. Я звонко смеялась, хлопая в ладоши, когда отец в очередной раз покупал мне новое платьице или игрушку, а Ираде и десятилетней сестре Саре оставалось лишь молча завидовать. Отец не обращал на них особого внимания, разве что приказывал им принести ему чаю.

Так прошло-пролетело несколько лет. Старшие мои сёстры вышли замуж одна за другой. Шихы соглашался на любую работу, даже самую тяжёлую, чтобы справить быстро подраставшим, как грибы, дочерям достойное приданое. Хоть и был немногословным, неласковым отцом, но заботился о нас, как считал нужным. Днём на стройке подрабатывал, ночью – сторожем в школе, а весной и летом ухаживал за садом вместе с Марзиёй, чтобы потом продавать фрукты на местном базаре. Однажды вернулся он со смены, выпил чаю, отказался от еды, пожаловавшись на боль в пояснице, и сказал жене, что приляжет ненадолго.