Алексей Яковлев - Ипохондрия life

Вероника слышит, как осенние листья легко опускаются на землю, она чувствует дыхание ветра и задумчиво читает чужие стихи: «Непостоянный друг…» Все согласно сценарию.

Невидимый художник очарован, пребывая в благоговейном трепете, он пишет с нее портрет…

Призраки одиноко бродили по дому, не произнося ни слова, не отражаясь в зеркалах, не задевая предметов, не развешивая своих потертых одежд под потолком (в насмешку!), не расставляя выцветших черно-белых фотографий, не оставляя несмываемых пятен крови (фарс!), лишь плавно разливаясь по пустым комнатам пепельным туманом и оседая на паркете монотонной металлической тишиной. Все это было уже когда-то и тем не менее повторялось вновь.

Обстановка комнаты была смазана, некие элементы стерты и обезображены, иные трудноразличимы, мебель расставлена как попало и накрыта плотной полиэтиленовой пленкой. Толстый слой пыли, отпечатки пальцев, смешные рисованные рожи… На полу битое стекло, мятые пожелтевшие газетные листы, осколки граммофонных пластинок, кукла с неизменной улыбкой и яркими розовыми. будто чашечка крупного распустившегося пиона, бантами. Углы во мраке. Окна завешены темно-синими шторами наглухо. Освещение тусклое, исходящее непонятно откуда. Воздух отсыревший. Приближение дождя.

Вероника смотрела на себя со стороны – в темном клетчатом платье (воспоминание из детства), с распущенными русыми волосами чуть ниже ключиц (последние лет пять) она сидела на полу, прижавшись спиной к стене с краснокрылыми бабочками, застывшими на обоях (вновь воспоминания…). Напротив в широком кресле сидел высокий мужчина, неподвижно сложив руки на груди. Длинные худые пальцы, белоснежные манжеты, черный фрак, непропорционально выступающий подбородок. Он говорил. Его тягучий раздражающий голос звучал немыслимой какофонией звуков, в которой одновременно присутствовали и скрежет мела по школьной доске, и треск электрических проводов, и шум крошащегося пенопласта и что-то еще гулкое и тревожное.

Ощущения всегда состоят из мелких деталей. Вероника знала, что произойдет дальше. Все это было раньше и повторялось вновь. По комнате предсказуемо закишели звуки шаркающих шагов, откуда-то доносился стук капающей воды, кто-то перешептывался в коридорах, кто-то подслушивал, стоя за спиной (прямо из стены, из мглы), что-то надоедливо дребезжало совсем рядом.

Вероника ощущала, как шумно стучало ее сердце (чуть чаще, чем обычно), очень сильно сушило горло, кто-то кашлял совсем близко (и это было ново), ощущался запах свежей краски, как это бывает в художественных мастерских, и еще какой-то странный подкисленный едкий запах, как в аптеках. Вероника закрыла лицо руками и заплакала от ощущения безнадежности, и еще хотелось не видеть и не слышать человека напротив. Но он продолжал говорить, и до Вероники все время долетали обрывки фраз, которые мужчина в черном, казалось бы, небрежно сплевывал на пол перед собой.

– Тебе тоже холодно… Но ничего этого не может повториться… Посмотри на руки – откуда это… Мы не можем уйти и не вернуться… Надо открыть окна… Кто-то проник в твое сердце… Никогда. « Никогда, никогда, никогда» – донеслось эхом со всех сторон.

Теперь все закружилось, и Вероника поняла, что утратила контроль над происходящим. Перед глазами замелькали белые бинты, на отливающем глянцем кафельном полу рассыпались пунцовые осенние листья, комната наполнилась гвалтом, топотом, неприятно распухали, становясь бесформенными и нечувствительными, пальцы рук, что-то давило в области сердца, стены поплыли в стороны. Вероника почувствовала, что она куда-то проваливается. Мужчина легко поднялся с кресла и стал медленно наклоняться ближе к Веронике; комната исчезла, потолок почернел, став небом, лишенным луны и звезд, пространство вокруг росло с угрожающей скоростью и постоянством. Дрожь бежала по спине. Позади поднялось что-то темное, многократно удесятерилось, заполнило собой все, объяло и поглотило Веронику, с силой прижало грудь, вонзилось под лопатки, надавило в области живота, крепко стянуло правую руку в области плеча, побежало по сосудам, болью потекло по всему телу.

Вероника уже плакала навзрыд, было страшно, и ей овладело ощущение, будто произошло что-то непоправимое, жуткое, что-то бесконечное… Рядом уже не было никого, в воздухе повисла непроницаемая могильная тишина. Веронику окружало нагромождение бесформенных тяжеловесных масс. Все тело сковал холод…

Наваждение, наваждение… Вероника проснулась… Или это только казалось пробуждением…

Питирим возвращался домой поздно из своей мастерской, промокший от проливного дождя и вымотанный бесплодными усилиями начать новую работу. Одежда промокла от дождевых потоков, налипла на тело, холодно касаясь кожного покрова. Ночь была особенно темна, некоторое время дождь шел буквально стеной, и Питирим даже пережидал под козырьком автобусной остановки, слушая металлический стук над головой и клокотанье водяного потока у самых ног. Даже теперь холодная морось чувствовалась в воздухе, редкие капли норовили за шиворот, под ногами осторожно расширялись темные рытвины луж, а от земли тянуло перепрелой осенней влагой. Из подворотен доносился монотонный собачий вой, шипели по мокрому асфальту шины проносящихся автомобилей, одинокие фонари приглушенно освещали, указуя путь.

Питирима немного знобило, но тело сделалось нечувствительным к холоду, ведь мысли были тревожны и мрачны. «А что поделаешь, ведь ничего не изменишь, лучшее, что возможно, – прийти выпить горячего имбирного чая, лучше с медом, чтобы не проснуться завтра с простудой, и температурой, и этим неприятным скоблящим ощущением в горле. Так или иначе, Альбина далеко, а я здесь, и ничего не изменится само собой, а я не приложу тех усилий, которых в любом случае будет недостаточно…»

Питирим завернул в свой двор, знакомый рыжий кот, вымокший до костей, нервно дернул перед самыми ногами в кромешную и вечную тьму подвала. У соседней парадной мигали широким радиусом пронзительно-синие огни скорой помощи, водитель стоял рядом с кабиной, курил спокойно, сосредоточенно, искорка сигареты плавно мерцала во тьме. Будто жерло печки, распахнулась дверь парадной, нервно и раздражающе пищал домофон, с лязгом хлопнула дверь, водитель бросил бычок мимо урны и торопливо перехватил носилки. Питирим проходил как раз вровень, и фонарный свет падал ярко и равномерно, он рассмотрел отчетливо лицо девочки, бледное, спокойное, с красивыми правильными чертами, прикрытые веки, русые волосы. Она исчезла в глубине автомобиля. Сложившись и скользнув в колею, слегка щелкнули колесики носилок, двери захлопнулись. Питирим уже заходил в свой подъезд, обернулся – карета скорой резко разворачивалась, под ногами что-то рыжее проскочило в манящую теплоту подъезда, где-то в соседних дворах громыхнул гром, и эхо заскользило вдоль домов.