Наталья Борисова - Куда уходит нежность? Записки Насти Январевой

По-настоящему раскрыться в общении с друзьями, выйти из скорлупы своего скрытного характера я смогла не сразу. Первый курс я «мыкалась» на съемных квартирах, не имея возможности поселиться в общежитии, как многие мои одногруппники, счастливчики, с первых дней окунувшиеся в студенческую среду и познавшие радость присутствия дружеского локтя. Я жила в Ново-Ленино и сорок минут добиралась до института, промерзая в автобусах, мучаясь от голода, не утоляемого случайными перекусами. Единственной точкой опоры, светлым пятном в начале моей студенческой жизни была двоюродная сестра Вероника. Мы встречались после занятий, чтобы излить друг другу душу, обоюдно подпитаться родственным теплом. Наш излюбленный маршрут начинался с улицы Ленина, где находился мой институт иностранных языков имени Хо Ши Мина, впечатляющее здание с высокими белыми колоннами. Затем мы поворачивали на городской «бродвей» – улицу Карла Маркса – и держали направление к пельменной, где терпеливо (оно того стоило!) выстаивали длинную очередь, чтобы отведать порцию приготовленных по-домашнему пельменей. По торговой улице Урицкого добирались до центрального рынка, и в толпе народа ожидали «гармошку», автобус, следующий к месту моей глухой «ссылки» – отрезанному от города микрорайону Ново-Ленино. Здесь мы расставались до завтрашнего дня.

Путь наш был долгим, но за разговорами не замечались ни пройденные километры, ни затраченное на дорогу время. Наши души соединялись, и в таком состоянии мы крепчали силой духа. Как птенцы, выброшенные из родительского гнезда, мы учились самостоятельно выживать в бурном житейском море.

У Вероники адаптация проходила менее болезненно. Она училась в пединституте на дефектолога-логопеда и уже обладала опытом выживания в отрыве от семьи, перейдя из одного состояния «общего жития» в другое, ему подобное. Имея глухонемую мать, которая не могла обеспечить ей полноценное воспитание, моя сестра всю сознательную жизнь провела в интернатах. Отца своего Вероника не знала, хотя, обладая богатой фантазией, правдоподобно рассказывала о том, что он постоянно искал с ней встреч. Я понимала, что эти «сказки» порождало естественное желание Вероники, как и всех детей, иметь отца, поэтому слушала ее, и душа моя сжималась от боли за сестру, лишенную такой жизненно важной составляющей, как отец.

Конечно, в природе он существовал, этот обладатель густой шевелюры темных волос, этот любитель выпить – веселый сапожник Иван. Глухонемая Валя, мать Вероники, безоглядно бросилась в его объятия. Они зачали ребенка на сеновале, будучи свободными от людских предрассудков, и это сказалось на характере моей сестры. Унаследованные от отца веселый нрав и свободолюбие, а также густая шапочка черных кудрявых волос придавали ее лицу неповторимый шарм. От матери ей достался простовато вздернутый, курносый носик, широко распахнутый наивный взор и вечное удивление в глазах.

Вместе взятые черты лица, необычайная говорливость и простодушие вызывали такое расположение, что люди тянулись к Веронике, как подсолнухи тянут свои головы вслед за солнцем. Друзей и подруг у Вероники было море, и просто удивительно, как я могла не потеряться в этом людском водовороте, обладая такими непривлекательными, на мой взгляд, чертами характера, как молчаливость и сдержанность. Более того, по степени значимости для себя Вероника называла меня генералом в сравнении с людьми, ее окружавшими. Имея привычку «семь раз отмерить, прежде чем отрезать», для своей сестры, обладающей чрезмерной экспансивностью в проявлении чувств, я была тем самым прохладным ветерком, который в нужный момент остужал ее горячую голову. При всей нашей внешней разительной несхожести (я – на полголовы выше Вероники, голубоглазая и светловолосая «рыжуха», как называли меня родители) мы составляли единое целое, нерушимый союз «Добчинский-Бобчинский».

До десяти лет, пока была жива наша добрейшая бабушка Степанида, Вероника жила в Шеберте, под ее надежным теплым крылышком. Дед Муха относился к девочке со всей строгостью, пресекая на корню непозволительные шалости. Веронику он считал случайным недоразумением, осложнением, которое внесла в его жизнь «непутевая» дочь Валя, и как только бабушка Степанида ушла в мир иной, старик, не мучаясь в раздумьях, «сдал» девочку в интернат. С десяти лет Вероника познавала окружающий мир самостоятельно.

Шеберта взрастила на своих ромашковых полях не только вольнодумную Веронику. Здесь, в крепком бревенчатом доме, провела свое детство и юность моя мама. В большой семье она была младшей и самой любимой. Красивая, гордая, недоступная для деревенских кавалеров, она вызывала восхищение даже у досужих кумушек.

В райцентре мама выучилась на медсестру и навсегда покинула родной дом. На распределении они с подругой обе выбрали поселок Сосновку. Заведующий райздравотделом, глядя на двух молоденьких девчонок, не уступающих друг другу, предложил тянуть жребий. Сломанную спичку вытянула мама, тем самым предопределив судьбы сразу пятерых человек – свою, своих троих детей и моего отца. Претендентов на ее руку было двое – отец, главный инженер леспромхоза, серьезный молодой парень, которому еще в академии предсказывали: «Этот далеко пойдет», и его друг, высокий красавчик и неутомимый весельчак-оптимист. Пользуясь более высоким служебным положением, отец перевел «к черту на кулички» приятеля, составлявшего ему конкуренцию, и облегчил нелегкий выбор мамы.

Эта история об устранении соперника стала одной из семейных легенд, которую родители любили пересказывать, каждый раз облекая в новые подробности. Я слушала их воспоминания с замиранием сердца. Сколько судьбоносных случайностей в жизни, от которых зависело мое появление на свет: сначала сломанная спичка, затем мамин определяющий выбор. Несомненно, отец поступил мудро. Не прими он таких крутых мер, у мамы родились бы другие дети. Увы, это были бы не мы!

Мы явились на свет один за другим: брат и две сестры, не давая матери ни малейшей передышки. Трое детей в семье – это нагрузка, которую выдержит не всякая женщина. Мама была на редкость выносливой, ее закалили трудности военного детства, но и ей приходилось нелегко. Все домашнее хозяйство лежало на ее плечах. Отец «горел» на производстве, целиком отдаваясь своей работе. Конечно, он любил своих детей, но мы для него были, как цветы, которые росли на соседской клумбе: любоваться не запрещалось, но кропотливым уходом занимались другие.

Бабушка Степанида, желая помочь дочери, на все лето забирала нас к себе. Радость наша была неописуемой. В городе с его промышленными выбросами, где мы жили, не было такой чудесной природы: лугов, заросших глазастыми ромашками, чистого березового леса, озера, подернутого тиной, и, главное, того особенного воздуха, настоянного на ароматах разнотравья.