Наталья Борисова - Куда уходит нежность? Записки Насти Январевой

Я сидела за столом и не могла унять дрожь. Вероника в таких случаях, чтобы побороть волнение, представляла экзаменатора в условиях обыденной жизни: вот он просыпается утром, неумытый, небритый, опухший от сна (зрелище не для слабонервных), идет в туалет и совершает там незамысловатые действия, которые уравнивают его с простыми смертными. Картинка, нарисованная воображением, удивительным образом помогает успокоиться. Чуть улыбнувшись, я поднимаю глаза.

Экзамен принимают двое: дядька провинциальной внешности в очках и с лысиной и сердитая, усталая на вид женщина. Я прислушиваюсь к ответам, оцениваю ситуацию. От дядьки все уходят довольные, от женщины – чуть не плача. Говорят хорошо, кругленькими фразами, а преподавательница зевает, отводит в сторону глаза или вдруг насквозь пронизывает сидящую перед ней абитуриентку испытующим взглядом:

– Ты мне на два ответила! Что тебе ставить? Что в году у тебя было?

– Пять.

– Ставлю три. Можешь идти.

Одной три, другой три, третьей. Все сидят, притаившись и втянув головы, тянут время, чтобы не идти к строгой тетке, а та обводит всех ровным взглядом и спрашивает:

– Нет желающих отвечать?

На рожон лезть никто не хочет. Все ждут, когда освободится место перед дядькой. И тут я, не ожидая от себя такой прыти, решительно срываюсь с места – была не была! – и словно в омут головой. Рассказываю про буржуазные реформы 60 годов, цитирую Ленина. Строгая женщина слушает рассеянно. Изредка кивает головой:

– Так. Первый вопрос вы знаете.

Приободрившись, я говорю о коллективизации и о борьбе с правым уклоном. Перед глазами выплывает на всю жизнь обиженный дед Муха, у которого отобрали единственную лошадь, и шебертинское «Заготзерно», где трудилась тетя Серафима, таская на плечах огромные мешки с зерном. Но я рассказываю только то, что почерпнула из учебника. Вольнодумие здесь неуместно. Посчитав, что сказанного достаточно, я замолкаю.

Сижу, жду приговора. В ответ тишина.

– У меня все, – напоминаю о себе спустя две минуты.

Женщина задумчиво встает. Разминает поясницу. Задает несколько вопросов. Берет экзаменационный лист.

– Пятерка была по истории?

Я виновато опускаю глаза:

– Нет, четыре.

– Что же, ты – молодец!

Я не верю своим ушам. Заглядываю в экзаменационный лист. Все верно. У меня пятерка! Упруго скатываюсь по лестнице с пятого этажа. Как мячик, скачу по длинному вестибюлю, удивляя своей резвостью вахтершу.

Вернувшись из института, я застаю следующую картину. За кухонным столом друг против друга, нос к носу, сидят две старухи. Одна, придавленная тяжестью лет, жилистая, скрюченная – наша «домомучительница» Варвара. Другая – прямая, как столб, здоровая, дюжая баба – сестра ее Дора. Они не разговаривают, а вопят, как потерпевшие, на всю квартиру, словно не слышат одна другую.

– Тебе хорошо так жить, – надрывается Варвара. – Долго проживешь! А меня тут измотали! На полжизни раньше в могилу лягу! Я для внука живу, а они жизнь у меня отнимают!

– А у меня эти жили! – надсаживается Дора. – Засрали все в доме! Чашки! Гадко было из чашек пить после них!

– А я! – с воодушевлением подхватывает Варвара. – Все после них перемываю! Иначе ведь как? Противно посуду брать в руки! Все изгажено.

– Вот говноеды! – громогласно вторит Дора, отхлебывая чай. – Подумать только! Молодежь нынешняя, говноеды, а?! Мы как жили?

– Как уж мы жили! Хоть тоже всю жизнь у людей отирались, но научились у них: чужого не брать, всему меру знать. А эти, паршивки, как хозяйки в моем доме.

Пережевав содержимое рта беззубыми деснами, Варвара вновь берет крутую ноту и сотрясает воздух недостойными ее почтенного возраста ругательствами.

Вечером, празднично вырядившись, Варвара куда-то уходит. Ночь уже окутывает землю, а она все не возвращается. Мы готовимся отойти ко сну. Вдруг раздается звонок, тревожный и раскатистый, такой силы, что в ушах гудит. Старуха, приволокшая на себе Варвару, коротко объясняет:

– Нашла ее в кустах. Иду, смотрю, кто-то лежит.

У Варвары до невозможности страдальческий вид. Из впалой груди доносятся стоны. Старуха бережно проводит бабушку в ее спальню, укладывает на кровать.

Варвара пролежала в постели два дня и заслужила бы наше сочувствие, если бы всякий раз, когда забегала соседка Лизонька, не заходилась проклятиями в наш адрес. По просьбе больной Лизонька вызывает скорую помощь. В ожидании врачей обе громко кричат и гогочут, как гусыни. Часа через три появляются две женщины в белых халатах.

– Ну, что такое с вами?

– А вот, родные со свету сживают.

Льются тихие, слезливые сетования, произносимые скорбным, жалобливым тоном. Вероника просовывает любопытный нос в комнату, куда нам закрыт доступ.

– Поносика не было? – слышит она окончание диалога.

– Не было.

– Выпейте сердечных капель. И все!

Врачи собираются покинуть больную, даже не выразив сочувствия ее положению.

– Поставьте мне хоть укольчик, – жалобно просит бабушка.

– Вам не нужно укольчиков. Зачем травмировать сердце?

Врачи уходят.

– Конечно, им некогда, – оправдывается Варвара. – Это же срочная помощь, им всюду успеть надо. Лизонька, позови моего врача. Она меня хорошо знает.

Как только за Лизой закрывается дверь, Варвара бодро поднимается со смертного одра и принимается за дела.

Весь следующий день она заливает простоватую соседку сладкой патокой слов:

– Спасибо тебе, Лизонька! Большое спасибо, что вызвала скорую помощь, не дала мне умереть. Ты у меня хорошая соседка, всегда поможешь. Спряди мне мешочек шерсти.

Наконец все заканчивается. Мы достойно проходим все экзамены. Собираем свои чемоданы и ставим их за спинку дивана. Увидев чемоданы, бабушка расправляет плечи, оживает, как растение, с которого убрали камень.

Сложный в своей противоречивости характер Варвары Ивановны послужил основой к моей первой «зарисовке с натуры». Проба пера, так сказать.

Никто не знает, что ожидает его за поворотом.

Я не прошла по конкурсу, недобрав всего один балл. Пришлось возвратиться в родительский дом и заняться поиском работы. Год был трудным, но время пролетело незаметно В рабочем коллективе шумного цеха я закаляла свой характер, преодолевая неизбежные трудности становления. В конце мая, когда весна вернула к жизни надежды на лучшее, меня вызвал к себе на аудиенцию директор школы, где я училась.

– Скажите мне, Анастасия Январева, чем вы сейчас занимаетесь? – он оторвался от бумаг и близоруко прищурился. – Работаете где? Думаете продолжать учебу в высшем учебном заведении?

– Да, работаю, – ответила я, тронутая его неожиданной отеческой заботой, – на лесопромышленном комплексе. Готовлюсь поступать в университет, на журналистику.