Р. Рудин - Странное происшествие в области сердца. Сборник рассказов

Лишь однажды я позволил короновать себя, но слишком быстро понял, что мой дар становится для меня тяжким бременем и, если я не вернусь в строй, как простой солдат, то должен буду завоевать весь мир, а это не входило в мои планы.

Я прожил столько жизней, что однажды мне стало казаться обычным вспоминать, как Александр четкими движениями руки с зажатым в ней мечом победоносно управлял своей фалангой, которой удавалось противостоять одновременному натиску неприятеля с четырех сторон; или как Цезарь с вершины холма взирал на свои легионы, сокрушавшие непобедимую на равнине и такую беспомощную среди холмов Балканских предгорий греческую фалангу.

При этом мне с такой легкостью удавалось смотреть на происходящее вокруг глазами самих полководцев, что я стал всерьез верить в неуязвимость одного из своих воинов, который всегда находился в самом центре боя и неизменно выходил из него целым и невредимым.

Конечно, я отдавал себе отчет в том, что попросту не мог быть одновременно Цезарем и солдатом, приводившим его в мистический трепет, но ничего не мог с этим поделать. Меня даже заподозрили в сумасшествии и ереси, но поскольку я не отдавал предпочтения ни одному из тех, кому я приписывал свои воспоминания, мои обвинители так и не смогли затащить меня на костер.

Так продолжалось довольно долго. Я все больше узнавал об окружавшем меня мире и о людях, с которыми мне приходилось жить рядом. История с течением времени все меньше походила на мои воспоминания о ней.

Постепенно я снова стал Густавом Брауном, а Греция и Рим остались в далеком прошлом, где мне не оказалось места.

Каждую ночь реки несли свои воды к морю, все те же звезды взирали на меня с небес, а я лежал на земле, укрывшись щитом, зажав в руке свой меч, размышляя в который раз о своей судьбе.

Сколько глупцов предлагало мне все свои богатства в обмен на мой меч, считая его священным. С безумным огнем в глазах они уговаривали меня продать его, а когда я отказывал, требовали отдать им мое боевое оружие, считая его объяснением моей неуязвимости.

Видит Бог, я все делал, чтобы доказать им бессмысленность их надежд. Однажды я просто выбросил свой меч за борт, когда мы плыли с Колумбом в Индию.

Но несмотря на это, мои надежды умереть в сражениях за новые земли были тщетны. Копья, стрелы и пули пролетали мимо меня, безоружного; ножи и сабли по-прежнему не могли причинить мне вреда.

Наивные туземцы стали страшиться одного моего вида и при моем появлении падали ниц или в ужасе разбегались. Так сопротивление самых непокорных было сломлено, а я, оставшись не у дел, стал изучать неведомые европейцам растения и их необычные свойства. Это занятие настолько захватило меня, что с тех пор я не брал в руки оружие, хотя всякий раз, когда раздавался древний призыв, моя кровь, цвета которой я до сих пор не знаю, била горячей струей мне в голову, потому что я – солдат, был им и остаюсь, несмотря на то, что обрек себя на такое долгое бездействие.

Чтобы мне было с чем сравнивать в будущем досужие вымыслы историков о прошлом – моем настоящем, – я стал описывать то, что происходит вокруг.

К этому времени я уже вернулся в Европу, поселился в небольшом городке у моря и нескольким поколениям владельцев книжной лавки обеспечил безбедное существование, изредка напоминая им о данном мне обещании хранить мою тайну.

Недавно я понял, что моя тайна стоит дороже цены, которую я за нее платил, и мне пора уезжать из города, который, должно быть, через сто лет останется лишь в моем воображении.

Сегодня я снова увидел свой меч. Его положил передо мной человек, не похожий на археолога или праздного туриста, которыми заполнены улицы города, где я коротаю свои дни.

Он сидит напротив меня в кресле, и в его глазах то и дело вспыхивает этот знакомый мне огонь, погубивший всех, кто однажды вознамерился завоевать мир, мой мир.

Я читаю свое имя на непотускневшем клинке и рядом с ним древний призыв, заставляющий вскипать мою кровь. Еще мгновение, и я убью этого самонадеянного незнакомца, если только он не окажется самим дьяволом, явившимся, наконец, предложить мне что-нибудь новое в обмен на так надоевшую мне вечность.

Когда Средиземноморская Ривьера переместилась восточнее – на южное побережье Турции, – я полюбил бывать там весной, приезжая туда с семьей и каждый раз проводя все больше времени вдали от родных мест. Обычно требовалось чуть больше двух недель, не наполненных ничем, кроме спорта, чтобы со мной произошло событие, достойное упоминания. В этот раз все случилось раньше – на следующий день по приезде я встретил известного писателя, который взял с меня слово не раскрывать его инкогнито.

Он сидел на скамейке и разглядывал море, когда к нему подошла моя дочь и стала на него смотреть, словно зная его прежде, чем я.

«Как тебя зовут?» – спросил он ее.

Она не могла сказать, я не помог ей с ответом. Тогда он назвал свое имя и собрался встать, чтобы уйти, но вот узнал меня, и мы стали разговаривать о море, о ветре, о приближающейся ночи.

Затем он поднялся, и я, взяв на руки Еву, пошел рядом с ним, благо, дорога была широка.

«Ну вот, мне направо, а вам еще идти и идти», – сказал он мне.

«Да», ответил я, и он пошел в сторону. Вот так встреча! а ведь никто не поверит. Я посмотрел ему вслед.

«А почему бы нам не проводить вас?»

«Да, пожалуй», – и мы свернули вслед за ним на более узкую тропу. – «Итак, я читал сборник ваших замечательных стихов».

Я не удивился – почему бы ему не знать моих стихов. Однако они были написаны так давно, что, иногда где-нибудь их слыша, я всерьез сомневался в собственном авторстве.

«Даже очень замечательных, но ведь это лишь прообразы ваших будущих романов?»

«Да, когда-нибудь я хотел бы написать такую прозу, в которой краски звучали бы той же музыкой, а слов было бы по количеству купленных билетов».

«Благодарю за учтивую цитату. Вы как – по-настоящему любите литературу?»

«Да, как любят то, что с каждым днем становится все призрачней».

«Полагаю, позапрошлый век вас занимает больше, чем век минувший».

«Вы правы, все русское было написано тогда».

«А как же поэзия „серебряного века“? Да и среди Нобелевских лауреатов ведь были гении малых форм».

«Признаюсь вам, я не люблю стихов. С тех пор, как издал свой сборник, других стихов не читаю. Что касается лауреатов, то по их списку можно изучать тенденции большой политики прошлых лет. Среди тех, кого осыпали динамитным золотом, разве были Толстой или Чехов?».

Дочь уснула под мерное покачивание моего шага, обняв меня за шею и уютно уложив голову мне на плечо. Тропинка все сужалась. Мой собеседник теперь шел впереди. Длинные иголки кедров мягко поглаживали мне волосы, пробираясь до кожи и выгоняя оттуда мурашек. Иногда иголки доставали до волос моей малютки, и Ева тогда хихикала сквозь сон от щекотки.