Борис Евсеев - Казнённый колокол

Жить хотят все. И чтобы жить спокойно, смерть наблюдать не желают: ни свою, ни чужую, ни вчерашнюю, ни сегодняшнюю, ни завтрашнюю! А тот, кто этого хочет, кто привык представлять свою или чужую смерть, – тот о ней тоже сразу старается забыть…

Енот пропал за поворотом.

Но даже мимолетного взгляда оказалось достаточно, чтобы жизнь его поселилась во мне надолго, чтобы тревожило и тревожило то неочевидное и страшно важное, что происходило с енотом до сегодняшнего рассветного часа: долгая зима, пахнущее чьей-то молодой резкой кровью дупло пятидесятилетнего грецкого ореха, зимний прерывистый сон, а после сна – встреча с ржаво-палевым, некрупным, но неслыханно злым и грызучим азовским волком и следом за этой встречей – долгая отсидка в дупле, затем поиски самки и, наконец, гибель под колесами какой-то не слишком тяжелой машины, скорей всего мотоцикла.

– Кутейниково скоро, – полуобернулся к заднему сиденью водитель Миша, доброжелательный и приветливый хозяин многих донецких магазинов канцелярских принадлежностей, видно, и в военное время пользующихся особым спросом, – вы сойти хотели, еще раз на дорогу глянуть.

Водитель Миша был племянником одного из сегодняшних моих спутников: застенчиво-развязный, добрый, как я уже говорил, очень богатый, но богатством этим не надломленный и ничуть не придавленный, он все больше молчал, иногда лишь вскидываясь при обсуждении, как он сам говорил, «чисто купеческих» трудностей.

Небольших и неглубоких воронок от минометного огня с рваными краями было на асфальте много.

Но неприятней всего были опять-таки обугленные стволы деревьев, теперь уже спиленные и лежащие штабелями древесных трупов на краю полей, в ожидании костра или погрузки.

– Ну как, впечатляет? – спросил сзади один из друзей-попутчиков.

Я передернул плечами, джип тронулся с места.

И тут через дорогу, на задних лапах, неся перед собой в узких человеческих ладонях не брюкву, а бородавчатую жабу, перебежал, вжимая голову в плечи, другой – не такой крупный и красивый, как тот, мертвый, но, очевидно, более хитрый, более расчетливый – енот!

Скрылся енот мгновенно.

Тут же померещилось: не я смотрю на дорогу – дорога вбирает меня со всеми потрохами в свои повороты, изгибы, трещинки, воронки, лужицы, дымы, раздымленья, сверканья…

– Очнись, паря, Макеевка, однако. В Донецк скоро прибудем, – легонько стукнул меня по плечу Ванечка Комогорцев.

Донецк – безлюден. Таким я не видел его никогда: ни в шестьдесят первом, ни в шестьдесят шестом, ни в семидесятые, ни в восьмидесятые-девяностые, ни в мутно-тинистые, двухтысячные, ющенковские.

Машины идут на бешеной скорости. Первый пешеход мелькнул минут через десять-пятнадцать. На остановках – опять-таки никого. Куда все подевались? Спрятались? Перестали выходить на работу? Умерли? Уехали?..

7:20 утра. Только-только закончился комендантский час. Никого рядом нет. Сквозь утреннюю, чуть подсвеченную солнцем полумглу я пробираюсь один.

Тихо тлеет, тайно, мельчайшими пузырьками метана, прибулькивает надо мной – жизнь войны. Война эта скраденная, война ублюдочная – одни называют ее антитеррористической операцией, другие – освобождением от чертополошной весны фашизма, – на время затаилась…

Но утайка длится недолго! Сперва кособоко и неуклюже, а потом все ровней, уверенней обозначает себя эта хитроскрываемая рознь, мелькая над головой то стаей ворон, то тенью сгоревшего дерева, то гнилым ветерком пробирая, то обдавая колкой водной пылью из промчавшейся на бешеной скорости поливалки.

7:25. На углу Университетской и Щорса – человек с собакой на поводке. Собака старая и вроде слепая.

– Рябушкин, летчик, лишенный летательных аппаратов, – заметив мое любопытство, рекомендует себя хозяин собаки.

Не сговариваясь, заходим в кафе. Оно только что открылось, но резковатый аромат кофе над столиками уже витает.

– Когда-то она меня на верную дорогу вывела, а теперь вот я ее вожу. Как-то быстро она ослепла, и ничего с этим уже поделать нельзя. Нера, Нерочка, – теребит черного лабрадора за ушами летчик Рябушкин, – Нера, девочка, спокойно, спокойно, скоро снова гулять пойдем.

Летчик садится, приглашает и меня, без всяких предисловий говорит:

– Вижу, интересно вам тут. Смо́трите, приглядываетесь. Но делаете это почти открыто, значит, нечего вам опасаться. И нацел ваших наблюдений – чисто бытовой, не шпионский: урны, балконы, краска на плакатах, скорость ветра, машины, лица, даже кошки…

– Привычка. Привык, знаете ли, выискивать неочевидное…

– Вот-вот! – обрадовался хозяин Неры. – С неочевидностей все и начинается! Техник с утра споткнулся, забыл проверить шасси. Вернулся, проверил. Ничего такого вроде нет? А примета плохая. Вот и Нера моя. Раньше она слепца водила, а теперь я ее вожу… Скажете: связь тут неочевидная? А между тем стойкая связь между чужой и собственной слепотой, конечно, существует! Кстати, раньше Нерочка поводырем у подполковника укрармии была. Вас это не пугает?

– Да бросьте. Чего бояться?

– Ну, бояться нужно всегда, и бояться нужно многого. Было бы только время для испуга. А с Нерой вышло так…

Летчик без самолета, без полка и без армии – раскидывая руки в стороны, начинает рассказывать. Но сперва не про слепца и про собаку – совсем о другом: о новейших штурмовиках – о «сушках», – об истории штурмовой и бомбардировочной авиации, о том, что было в Великую Отечественную, и о судьбе авиации непризнанной Донецкой республики.

– Ну, а если вернуться к тому самому случаю…

Единственный штурмовик непризнанной республики. И полет 2015 года оказался едва ли не единственным.

На десятой минуте полета жахнуло в крыло. Внизу – рыжая раннеосенняя земля. Но именно на такой земле жить вдруг и захотелось: до острой боли, до колик, не мгновенно жить, а нескончаемо долго! Жить, широко развернув плечи…

– А до падения мне, военному человеку, вы уж поверьте, часто и жить не хотелось. Так обстановка тринадцатого и четырнадцатого годов меня измотала, так выела изнутри… А тут все разом переменилось! Решил катапультироваться – и успел. И, ясное дело, очутился на территории, занятой войсками Вооруженных сил Украины…

Был вечер. Край одного из донбасских городков мигал слезливо первыми огоньками. Рябушкин срезал лямки, спрятал парашют, сориентировался по компасу…

Вдруг сзади, рядом почти – урчание пса.

Отпрыгнул за дерево, потом почти сразу выглянул: прямо на него шел человек с собакой на поводке, в военной форме, но без погон.

Рябушкин расстегнул кобуру.

– Не доставайте пистолет: я слеп, но отлично слышу. И запах ваш керосиновый чую: вы летчик. И как раз с того самого, подбитого самолета. Скорым шагом – за мной! Сейчас сюда правосеки нагрянут. Всех бы до единого их порешил… Нера – к убежищу!