Сергий Чернец - Окружение наше – животные. Сборник рассказов

Сначала это был только пушистый шерстяной комочек с двумя веселыми глазами и розовым носиком-пуговкой. Дремал этот комочек в корзинке с высокой ручкой, на постеленных мягких фланелевых тряпочках. Декоративная широкая корзинка была куплена как кашпо для цветов, но пришлась, как нельзя кстати, для подаренного нашему сыночку на день рождения котёночка.

А кошечка была породистая – ореховый окрас. Трехцветная кошка породы мей-кун, с пятнами чёрного и рыжего с белым, с красивым белым передним галстуком, как треугольник.

Этот комочек рос быстро, гораздо быстрее, чем наш сыночек, который быстро потерял к нему интерес.

Этот комочек спал на полу в свете солнца падающего из окна, лакал молоко, из миски, жмурясь и мурлыча. Он ловил лапой мух на подоконнике и на окне; катался по полу, играя бумажкой скатанной в шуршащий комок; играл с клубочком ниток, когда бабушка вязала и ставила нитки в коробке на пол, а один клубок выкатывала котёнку для игры.

И мы сами не заметили, когда это, вдруг, вместо черно-рыже-белого пушистого комка, мы увидели большую, стройную, гордую кошку – нашему сыночку всего-то исполнилось 3 с половиной, и он еще всё засовывал палец в рот, инстинктом вспоминая младенческую соску.

Выросла, в общем, первая красавица, всем кошкам кошка. Темно-каштановая с огненными рыже-красными пятнами, на груди белая манишка, усы во все стороны и шерсть вся лоснится, блестит; задние лапы, как в широких черных штанишках, а кончики лап в белых тапочках. Красота, да и только.

Спала Циня в доме, где хотела: на диванах, на коврах, на стульях и в кресле. Очень любила спать около стопки газет, которые лежали в углу на тумбочке напротив окна. Целый день солнышко светило и грело эти газеты и тепло от них, видимо, продолжало передаваться и вечером.

Была у Цини одна особенность. Во-первых, обряд утреннего здорованья. Сначала прыжок на мою постель: «Муррум!». Потом подход и тыкание мордой, головой в руку или в бок, и снова коротко говорила: «Муррум!» и тут же падала на меня боком. Именно не ложилась, а падала боком на мою грудь или на мои ноги, если я садился на кровати. Затем она поворачивалась, подставляя свой бок, и я должен был гладить её по боку и по животу. Едва я, погладив раз-два, намеревался убрать руку, – она лапой, поднимая её не вставая, ловила мою руку, требуя еще, и глядела на меня с умоляющим взглядом. Отказать было невозможно, и еще и еще раз она получала свою порцию ласки.

Потом я вставал, и Циня бежала за мной, провожая меня до дверей туалета-ванной, сидела у дверей и ждала. Потом бежала за мной и на кухню, когда я утром всегда шел выпить с полстакана водицы. Так она и бегала, как собачка, в продолжение всех моих утренних перемещений. Она сидела рядом и наблюдала за всем, чем я занимался: одевался ли я, готовил ли я кофе и бутерброды, садился ли в кабинете за письменный стол, что-то записать. Циня всегда сидела рядом и наблюдала. Если я долго где-то задерживался за столом в кухне, завтракая или за письменным столом в кабинете, она тут же ложилась на пол и, словно на посту, охраняла меня, готовая вскочить и побежать за мной, если я куда-то направлялся.

Этот «собачий синдром» проявлялся и во время прогулки, когда я выходил покурить и прогуливался по дорожке в саду. Она, Циня, красавица кошечка ходила за моими ногами, как собака. Когда я останавливался и стоял чуть дольше минуты, Циня подходила и терлась мордочкой и своим боком об мою ногу…».

Так и живет наша кошечка до сих пор, рассказывал мне один мой знакомый, рассказчик.

Это было до перестройки и до того как развалился Союз, и мне кажется это было очень давно при стабильной и тихой жизни колхозов во времена «застоя Брежневского».

Я тогда приехал в свою деревню, где провел свои ранние детские годы и куда приезжал каждое лето на каникулы к бабушке. Бабушки не было давно с начала 1970-х, а дом наш был продан, разобран и увезен татарами в соседнюю республику. Так мне рассказали родители, когда я был мальчишкой. Но приезжал я к друзьям детства и останавливался у них на жительство часто, когда выходил мне отпуск, и хотелось отдохнуть от городской суеты и шума. Так было и в этот раз, глубокой осенью я приехал в деревню с ружьецом своим для охоты. И охотиться мы с моим другом Петькой Ивановым решили около Заводов, в глухом месте, с оврагами и полями и перелесками. А место это было знаменитым и о нем ходили разные мистические рассказы.

Прежде обжитое местечко превратилось в глушь окруженную лесом, полями и перелесками. Сейчас, вдоль сопки, вдоль высокой для нашего края горы, течет маленькая речка, берега которой заросли черемуховыми рощицами на возвышенностях, и были заболочены поросшие камышами.

Небольшие деревни, оставшиеся после того, как из этого края ушли «промышленники», даже не все поля могли обрабатывать. Так, среди оврагов остались большие луга с травами готовыми для сенокоса.

А через овраги когда-то шла дорога, и были построены мосты. И речка была полноводнее и глубже, как рассказывали нам еще в детстве старики. Во время весеннего разлива мосты через овраги затопляло водой и частично разрушало, поэтому заводским рабочим из большого поселка приходилось каждый год мосты ремонтировать. И посёлок стоял раньше на берегу реки и назывался Заводы, от которого сегодня и следов не осталось почти совсем.

Всё случилось по природной изменчивости и при человеческом участии в её разрушении из-за своей жадности. Река обмелела, и берега её заболоченные заросли травой и кустами. А всё потому, что леса в верховьях реки вырубались с беспощадностью – Заводам требовался лес, брёвна.

Заводы на самом деле представляли собой множество пилорам и цеха по распилу и обработке досок. А из промышленности тут были «дегтярные», стоящие несколько вдалеке от самого поселка, а также мебельные фабрики. К понятию «завод» промышленность поселка совсем мало имела отношение, если только производство дегтя назвать заводом. На самом деле эти дегтярные среди местных назывались – «Хим-дым». Кто так назвал неизвестно, но так прижилось.

Владельцем всего этого многообразия промышленного был помещик и купец, барин Высотный, и имение его Высотино находилось на краю леса в 5-ти или 6-ти километрах от Заводов.

В поселке Заводы были, говорят, даже двухэтажные дома. Но в основном стояли длинные бараки на три семьи, в центре посёлка, и еще длинные бараки-общежития, на окраинах, для приезжих рабочих.

Когда-то, в самом начале образования поселка Заводы, по воспоминаниям стариков, – лес сплавляли по глубокой реке плотами с верховьев. Но скоро речка наполнилась топляками и обмелела, брёвна от плотов отцеплялись и тонули. Тогда начали возить лес телегами, и для лошадей тяжеловесов в соседних деревнях построены были конюшни большие. И в нашей деревне, в оставшейся от того времени конюшне, до сих пор содержались до 20-ти колхозных лошадей. А наша деревня находилась рядом с барской усадьбой Высотино, в двух-трех километрах.