Ирина Цветкова - Забудьте свои имена

– Уезжай в Горький, Санька, – сказал он дочери, – возвращайся к учёбе. Я тоже уезжаю.

– Куда? – спросила Саша.

– По делам. Я же коммунист, я должен выполнять задание партии.

Они смотрели друг другу в глаза и понимали, что вся их прежняя жизнь навсегда осталась в прошлом. Пришло грубое и беспощадное настоящее, которое не пощадит никого и ничего.

– Я ухожу на подпольную работу, – сказал отец, – больше ни о чём не спрашивай меня. А ты учись, ты должна получить образование и стать достойным человеком, настоящим гражданином нашей страны. Я хочу гордиться тобой. Поэтому возвращайся к учёбе. Окончи вуз, стань хорошим специалистом. Потом – замуж, дети… А я вернусь, буду нянчить твоих детей.

– Пап, – начала она неуверенно, – мы расстаёмся надолго и, кто знает, как дальше может сложиться судьба. Может, хоть сейчас ты расскажешь мне о моей маме?

Андрей Валерьевич задумался.

– Да, Санька, я всегда тебя оберегал от этого, боялся травмировать. Но сейчас и вправду такой момент наступил, может, не свидимся больше. Ушла от нас твоя мама. Бросила тебя и меня. Бросила ради другого мужчины. Тебе тогда восемь месяцев было. Она уехала и ни разу не дала о себе знать. Где она сейчас – не знаю.

Они последний раз обнялись… Потом разъехались в разные стороны. В их доме осталась одна тётя Глаша. Где он теперь, их дом? Что с тётей Глашей? В Крыму сейчас немцы…

А где её папа? Её молодой, энергичный, всегда подтянутый, красивый папа? Его эрудиция всегда поражала Сашу, она могла задать ему вопрос о любом персонаже мировой истории, о любом историческом событии – и он подробно, в деталях, всё ей расскажет и объяснит. Он знал всё – и она так гордилась своим папой! Только сейчас она задумалась о том, что папа так и не привёл в их дом другую женщину. А ведь мог – он был ещё молод и по-мужски хорош собой. Почему же он не женился? Так любил её маму? Или не хотел, чтобы у Саши была мачеха?

Где он теперь, её папа? Кто с ним рядом? На каких дорогах пролегли его пути?… Как ей не хватало его сейчас! Как впрочем, и всегда.

Ровно, как струночка, сидела за учебной партой Инга Скворцова. Она пришла к ним на втором курсе, прибыв из Москвы, к которой рвались захватчики. Когда она появилась в аудитории, красивая, элегантная, ухоженная, с идеальной осанкой и хорошо поставленной речью, её лицо всем показалось очень знакомым, будто где-то видели её.

– Позвольте, так вы та самая Инга Скворцова? – воскликнула Ангелина Захарова, которая первой узнала новенькую. – Это же вы снимались в кино! Я видела вас! Особенно последний фильм мне понравился, я со всеми друзьями ходила на него, раз пять его посмотрела.

– Да, я снималась в кино, – скромно подтвердила Инга.

Первые дни сокурсники не отходили от Инги, всем было интересно общаться со звездой экрана. Она снялась в четырёх фильмах. В Москве она училась на артистку, 21 июня была её свадьба, где гуляло пол-Москвы, а 22 июня её муж уже отправился в военкомат с заявлением о желании уйти добровольцем на фронт. Он отбыл на фронт, но вестей с тех пор от него не было. А враг тем временем подступал к столице. Инга прекратила учёбу в театральном вузе и переехала в Горький, где стала заниматься на отделении немецкой филологии. Её взяли сразу на второй курс, потому что она с детства неплохо знала немецкий – её няня была «из бывших», знала языки и часто говорила с ней по-немецки и по-французски, так просил её отец, он хотел, чтобы девочка знала иностранные языки. И бабушка Инги по материнской линии была немкой, она тоже говорила с ней по-немецки. Инга, кроме того, что сама была артисткой, она ещё была дочерью знаменитого писателя Всеволода Скворцова. В их доме часто собирались писатели, артисты, режиссёры.

– А на лошадях вы сами скакали или это были каскадёры? – дотошно допытывались соученики.

– Когда крупные планы – то сама, а когда издали снимали, как я скачу по степи, то это, конечно, приглашали опытного наездника.

– А пели сами?

– Сама-то я пела, но меня потом переозвучили, вместо меня спела настоящая певица из консерватории.

Однокашники расспрашивали её о съёмках, об артистах и писателях, о московской богемной жизни, Инга отвечала на все расспросы, рассказывала обо всём – она позволяла сокурсникам окунуться в ту, неведомую им жизнь, уводила их в страну грёз, и это так помогало им всем уйти от ужаса нынешней жизни, бомбёжек, светомаскировки, холода, недоедания, похоронок…

Тем временем урок закончился. После немецкого наступила очередь радиокабинета. Там все надели наушники и склонились над рациями. В полной тишине студенты стучали по клавишам своих раций, набивая руку на азбуке Морзе.

После техники радиосвязи наступила большая перемена. Студенты любили такие минуты, потому что это позволяло им свободно пообщаться, поговорить о своих проблемах и предстоящих суровых испытаниях, забыв о войне и об учёбе. Они собрались в конце аудитории, сели потеснее, потому что так было теплее. Говорили обычно о чём угодно из прежней мирной жизни. Тем более что во время перемены особенно остро хотелось чего-нибудь вкусненького, сладенького…

– Расскажите что-нибудь из вашей довоенной жизни, – предложила Оля Зайцева, самая маленькая из девушек, которая на физкультуре обычно стояла последней. – Что-нибудь интересненькое.

– Самое интересное – это бродить по Эрмитажу, – тут же отозвалась ленинградка Лена Ларионова. – Моя мама работает в Эрмитаже. Я всегда любила приходить с ней на работу ещё до открытия и прохаживаться по залам, когда там никого нет. Это особая атмосфера музея, когда можно пообщаться с картинами наедине. Больше всего я люблю живопись эпохи Возрождения. Ну и русских художников, конечно.

Она замолчала, потому что от воспоминаний в сердце неприятно кольнуло и горло перехватило спазмами: Ленинград, Эрмитаж, мама, бабушка – где теперь это всё? Где её счастливое детство? Где её балетный класс, в котором она часами разучивала свои балетные партии? Где вся её прежняя жизнь? Где её одноклассники и друзья – вывезены ли по Дороге Жизни или остались в осаждённом городе у последней черты?

Все поняли, почему Лена вдруг замолчала, поэтому решили деликатно перевести разговор.

– Моя бабушка по маминой линии была немкой, – стала рассказывать Инга Скворцова, – так она была абсолютной аккуратисткой, педантом во всём. Любила вышивать салфетки. А ещё она меня учила, что женщина всегда должна быть такой чистой, что могла бы помыться, а потом из этой воды сделать мужу чай.

Саша Томилина всегда слушала Ингу, затаив дыхание. Ей было интересно всё, о чём она рассказывала. Особенно, конечно, о жизни настоящих артистов, о кино и о съёмках. Саша стеснялась признаться в том, что она всегда мечтала стать артисткой. С детства она участвовала в школьных постановках, декламировала стихи со сцены, даже пробовала петь и танцевать. А главной её мечтой было, чтобы на всех афишах и в титрах фильмов было написано её имя: «Александра Томилина». Чтоб папа гордился ею. А главное, то, в чём она боялась вслух кому-либо (а особенно папе) признаться, – чтобы её мама увидела её в кино, узнала и пришла к ней… Но папа почему-то очень негативно относился к её планам стать звездой экрана – он говорил, что это неприлично, это дешёвое скоморошество, это не профессия.