Сергей Петросян - Аль-Лат. Повесть о первой любви

– Купальник у мамы одолжила?

Алла удивленно оглядела себя, наклонив голову:

– Почему у мамы? Мой купальник. В прошлом году купила. Гэдээровский, чистая шерсть.

– Понятно. А лежать на этом будешь? – Жанна брезгливо поморщилась на бабушкино покрывало.

– Так чистое оно. Перед отъездом стирала.

– И штопала… Пойми ты, дуреха, ведь женщина, как картина – хорошей рамы требует. Природная красота – это, конечно, здорово, но ведь ее подчеркнуть надо, чтобы сразу заметили. Ты же сюда не на год приехала, чтобы принц успел в лохмотьях золушку разглядеть, – Жанна продолжала придирчиво оглядывать Аллу. – Ноги давно брила?

– Зачем?

– Все ясно. Сегодня после обеда на рынок поедем – будем оправлять наш бриллиант…

* * *

Портрет Лейлы Халед принес с рынка Джамал. Нашел клейкую ленту и повесил у изголовья своего матраса. Шакибу нравился этот снимок – красивое юное лицо, мужской платок-куфия на волосах, тонкие пальцы сжимают АК-47.

– Девушки за нас воюют, – сказал Джамал, ткнув пальцем в портрет. – Пусть висит, чтобы мне стыдно было. Которую неделю в подвале как крысы прячемся.

Эта девушка была кумиром палестинской молодежи. В Европе ее, наверное, назвали бы «секс-символом», но любовь арабских парней не имела откровенно эротического подтекста. Они не были монахами, однако представить себя в постели с предметом своего обожания было бы для них слишком смело. Все их познания о всепоглощающем чувстве складывались из суфийских притч о Лейли и Меджнуне, где образе девушки изображается Бог, а в образе Меджнуна – душа, жаждущая образа Божьего, духовного совершенства и постижения высшей Истины. Бесстрашная Лейла Халед прославилась дерзкими захватами самолетов с заложниками и стала символом сопротивления ООП. И еще она была потрясающе красива.

– Она замуж вышла. Живет в Аммане и уже не воюет, – заметил Шакиб. – А мы здесь не прячемся, а ждем вызова из резерва.

– Какой резерв?! Четыре месяца бездействия. Почти всех офицеров ООП на Кипр отправили, Арафат – в Тунисе, сирийцы ушли, фалангисты христианские по Бейруту как хозяева ходят, а евреи всем заправляют! Лейла столько за нас сделала, что имеет право на отдых – два самолета с сионистами захватила! А мы тут сидим и ждем, когда Арафат с русскими или американцами договорится. Действовать надо!

– И как же ты действовать предлагаешь, брат? – спросил рассудительный Адиль, выключив радиоприемник, как всегда бормотавший у него на груди.

– Только террор! В открытом бою нам сионистов не одолеть. У них армия регулярная, а у нас – отряды. За час боя много ты врагов убьешь? Одного-двух. А в самолете один герой за собой сто евреев на тот свет утащит. Это математика победы.

В разговор постепенно включались соседи по подвалу, кричали, спорили, клялись Аллахом, что жизнь отдадут в борьбе с Израилем, но потом все мирно садились пить чай из грушевидных стаканчиков-армудов. Шакиб шумно прихлебывал сладкий кипяток и почему-то не мог заставить себя не смотреть на портрет Лейлы. Разговоры давно перешли на местные бейрутские новости, кто-то рассказывал о происшествиях на базаре, все смеялись, а он все смотрел на красивое лицо под платком-арафаткой и почему-то вспоминал девушку из еврейского поселения Атерет. Шакиб был еще школьником и два раза в неделю помогал дедушке продавать овощи из его фургона напротив автобусной остановки.

– Евреи – наши враги и оккупанты, – объяснял дед, – но пусть они хотя бы отдают нам свои деньги.

Каждый четверг к отправлению вечернего автобуса туда приходила очень серьезная девушка с сумкой-тележкой. Платок тщательно скрывал ее волосы, а большие темные очки не позволяли разглядеть глаза, но Шакиб хорошо помнил тонкие длинные пальцы, которыми она то теребила кончики платка на шее, то сдвигала левый рукав, чтобы посмотреть на часы, то поправляла очки. Когда ее руки лежали на хромированной ручке тележки, он просто любовался ровными фалангами и аккуратными бледными ногтями.

– Не глазей на иудейку! – покрикивал на него дед.

Приходилось отворачиваться, но глаза все равно украдкой следили за незнакомкой. Потом подходил автобус №468 и она уезжала в сторону Иерусалима. Такие же руки были и у Лейлы на портрете. Мраморной красоты пальцы, лежащие на цевье АК-47, завораживали и заставляли забывать и о бесконечных днях ожидания, и о тяжелом труде по ночам…

– Джамал, у тебя есть невеста? – неожиданно спросил он.

– Откуда… – улыбнулся Джамал. – Старшие братья еще не женаты, а у меня, кроме этих ботинок, и нет ничего. На свадьбу деньги годами копить надо, если у тебя нет богатых родителей, а мне – еще девятнадцать. Я поработать успел только у отца на поле, а потом сразу в Ливан попал. Ничего толком делать не умею. Видно на роду мне написано – быть солдатом.

– А девушка у тебя была?

Джамал заметно покраснел.

– Нет пока. В деревне – сам знаешь, какие нравы, а в лагере не до того было. Нас и в город-то толком не выпускали. Целый день бегай, стреляй или автомат чисти. А ты успел стать мужчиной?

Шакиб грустно помотал головой:

– Та же история.

На следующий день, когда он спал после ночной разгрузки в порту, ему приснилась Лейла. Сначала Шакиб целовал ее пальцы, потом руки девушки начали делать греховные движения, о которых его, подростка, предупреждал мулла. Он стал неожиданно слабым и беспомощным, но ему это почему-то нравилось. Не сразу стало понятно, что платок на голове Лейлы не палестинский, а синий, как у той девушки из поселка Атерет. И откуда на ее лице темные очки. Иудейка?! Разрядка была, как ему показалось, бесконечной, но хотелось, чтобы она вообще никогда не заканчивалась. Шакиб нехотя открыл глаза. Рядом крепко спали друзья-спортсмены. Остальных обитателей подвала не было – видимо, грелись на осеннем солнышке во дворе или разошлись по своим делам, так что никто не заметил его позора. Старясь не шуметь, он встал и направился в умывальник, стараясь концами рубашки прикрывать предательское мокрое пятно на тренировочных брюках.

В конце сентября появилась надежда на изменения. Израильтяне покинули Ливан, а им на смену пришли международные силы. Сняли ограничения на передвижение по городу. Руководители ООП все чаще стали бывать в Бейруте – по ночам приплывали с Крита на быстроходных катерах. Все разговоры в убежище теперь сводились к одному: «Когда?» А в ноябре соседи поодиночке и небольшими группами стали покидать подвал. Придя утром с ночных заработков, спортсмены обнаруживали все новые и новые свободные койки. Наконец, настала очередь спортсменов. Дневальный потряс за плечо спящего Джамала:

– Брат, пришел ваш час.

Не скрывая радостного волнения, привели себя в порядок. Хоть их и звали по-прежнему Спортсменами, тренировочные костюмы они уже давно поменяли на джинсовые костюмы и яркие рубашки с длинными воротниками. На бейрутском базаре, порывшись в мешках с поношенной одеждой, можно было прилично одеться даже на их гроши. В Газе, а позже и в военных лагерях они не уделяли большого внимания одежде. Больше ценилась крепкая обувь, американские военные ремни, на которые можно было повесить подсумок и флягу, а также прочные штаны с множеством карманов. Теперь же Бейрут, который по достоинству называли «Парижем Востока», плавно менял вкусы вчерашних солдат. В перерывах между обстрелами местные жители спешили по делам или сидели в уличных кафе в безупречных костюмах, а уцелевшие модные магазины процветали. Так что при первой возможности армейские ботинки менялись на лаковые туфли, а палестинский платок превратился в признак простолюдина.