Александр Найдёнов - Сборник рассказов

– Товарищи курсанты! В две шеренги стройсь! Ровняйсь! Смирно!

Топот по бетонным плитам, торопливое толкание, тишина. И опять стало слышно кузнечиков возле летного штаба, из клумб.

Матвей стоит в первом ряду, он на хорошем счету, ему не страшно встретиться взглядом с любым инструктором.

Зачитывают приказ. С летным заданием справились все. Всем им присвоена квалификация военных летчиков третьего класса.

Сверху – яркая синева. Небо! Ну, здравствуй, небо!

На ступеньках у штаба делают снимок на память. Матвей поднимает пальцы, безымянный и указательный – это виктория, знак победы.

На завтра его вызывают в штаб. Старшие офицеры отстраненно строги.

– Объясните, курсант Уфимцев, как вы набрались наглости на такое? Председатель комиссии в бешенстве. Зачем вы ему подставили рожки?

– Это виктория, знак победы!

– Он пригрозил вас законопатить, куда Макар телят не гонял. Вам ведь обещали Прибалтику? А теперь отправляйтесь служить в Читу!..

Вершина горы накренилась, боевой разворот. Штурман кричит ему справа:

– ПЗРК, майор!!!

– Вижу!!!

Полная тяга. Разрыв.

– Катапультироваться! Володя!

Рукоятки катапульты – вверх. Не откусить бы язык. Колпак кабины отстрелен. Не потеряй сознание! Все! Рывок.

СУ-24МР – «Р» – это значит разведчик,– в пламени летит вниз. А за ним нацелилась в склон горы маленькая огненная стрелка. Володя!!!…

Лишь под утро он засыпает.

Утром в палату входит Андрей Васильевич, молодой, чрезмерно толстый. Он садится на стул, сопит, рукавом вытирает лоб. Потом говорит Матвею:

– Ваша жена…

– Она не жена.

– А она сказала…

– Она не жена мне.

– Ну, ладно…

Потом, помолчав, продолжил. Он говорил, что все меняется, надо набраться сил, напоминает о мужестве и о долге. Он говорил, говорил, потому что Матвей молчал. Когда психиатр устал и уже подумал, не позвать ли ему на помощь Игоря Ильича, Матвей вдруг спросил его:

– У санитара, Сергея какой диагноз?

– У санитара? Гм.. Да, в общем-то,– никакой…

Но майор начал сердиться, и тогда добродушный Андрей Васильевич, чтобы его успокоить, вынужден был сказать:

– Точно я не уверен. У Сергея… Есть подозрение. Диссоциативное расстройство личности. Если в двух словах. Посттравматическое или стрессовое расстройство. А впрочем, не утверждаю…

– А почему у меня не так?

– Товарищ майор, люди… Все люди разные. Как – почему? Не знаю я, почему…

Ближе к вечеру, в свою смену, пришел Сергей. Сразу было заметно, как торопится он уйти. Матвей Уфимцев подозвал его, не пустил:

– Ну, ты вспомнил?

– Про что?

– Про что!.. Вспомнил способ, как все забыть?

Сергей замотал головой: не вспомнил.

Мелик Павлович со своей кровати выкрикнул возмущенно:

– Да оставь ты его в покое!

Подполковник запаса внезапно захлопнул книжку, стал отчитывать Мелика Павловича:

– Все отстанем друг от друга? Каждый – сам по себе чтоб, ага?!

Потом он сказал Уфимцеву:

– Спрашивай, спрашивай, майор у него, пусть научит!

И Сергею:

– Научи, не жлобься ты! Научи его, научи!..

1.

9 Мая 1995 года был светлый юбилей замечательного события – 50 лет Победы советского народа в Великой Отечественной войне, а ровно за неделю до того, в первомайские праздники, к ветерану этой войны Андрею Петровичу Харину стали идти прощаться родные и знакомые. Андрей Петрович Харин находился в растворенном, обтянутом красной материей, околоченном по верхней кромке черною, забранною воланами шелковой лентой, сосновом гробу. Гроб этот был помещен наискосок в комнате на двух табуретах, головою – к востоку, в угол у окна, и ногами в сторону двери. Покойный до груди был укрыт бордовою атласною пеленой, отогнутою на груди, так что было заметно еще, что под нею лежит на Андрее Петровиче ослепительно чистая белая простынь.

Приходившие прощаться могли видеть только хорошо причесанную седую голову с расправленною по лбу и вдоль висков церковною полоской бумаги со словами молитвы, узкое лицо, плечи и верхнюю часть груди худощавого старика, одетого в голубую свежую рубашку и в казавшийся неношеным отутюженный серый костюм. На багровую пелену были складены одна пальцами к другой, ладонями на грудь, руки; левая кисть, распрямленная, лежала плоско и в нее, между указательным и средним пальцами, вставлена была и запалена тонкая восковая свеча, а правая – у выболевшей лет двадцать тому назад и засохшей руки, как и всегда у него при жизни, была неплотно сжатой в кулак.

В самом углу, в головах у Харина, располагался на тумбочке черно-белый простой телевизор, закинутый белою простынью, и на нем, в стакашке на простыни, наполненном сухим рисом, горела воткнутая в рис желтая восковая вторая свеча, перед установленной вертикально на телевизоре фотографической карточкой с портретом усопшего и так же вертикально поставленной подле нее маленькой олеографическою иконкою в фольговой рамочке.

Большая крышка гроба с нашитым на красную ткань длинным черным крестом, стояла книзу узким концом, во весь рост у стены, рядом на полу помещались в ряд вдоль стены три венка с сочными клеенчатыми цветами и искусственной зеленью, с широкими траурными лентами, на которых золотыми буквами читалось: на первой – «Дорогому любимому мужу от жены», на другой – «Дорогому отцу и деду от любящих детей и внуков», и на третьей – «Харину А.П. – от друзей и ветеранов В.О.В.».

В просторной комнате было прохладно, свежо, пахло воском, яркое, праздничное, весеннее утро высвечивало комнату сквозь задернутые тонкие шторы. По временам без звонка и без стука открывалась наружная дверь и в квартиру заходили по одной или по две старушки с обвязанными платком головами, или изредка – семейные пары: какая-нибудь старушка в платке и старичок с непокрытой, седой полысевшею головою, с фуражкой или со шляпой в руках. Осторожно озираясь и легкими кивками головы здороваясь с находившимися в квартире, они молча продвигались к гробу, крестились, бормотали: «Царствия небесного тебе, Андрей Петрович», и молча смотрели на покойного, потом тихонько, стараясь не зашуметь, отходили от него и, осведомившись вполголоса, во сколько часов будут выносить тело, оставляли квартиру.

В холодной однокомнатной квартире постоянно присутствовала седая старуха – жена Андрея Петровича. Обычно она лежала в расстеленной постели здесь же в комнате, где был и гроб, или, иногда – сидела возле покойного мужа на своем деревянном табурете с колесиками, который ей заменял кресло-каталку. В комнате на стене – от окна до двери и по коридору – от двери до кухни были укреплены на уровне пояса сидящей старухи гладко оструганные деревянные жерди, перехватывая по которым позади себя рукой, и подтягиваясь за них, при этом еще отшаркивая от пола здоровой ногой, старушка приспособилась ездить кое-как, спиною вперед, на своем табурете по дому.