Дмитрий Красавин - Заповедь любви. Васудева кутумбакам

Оторвав глаза от окуляров, выпрямившись и убрав бинокль в футляр, лейтенант скатился с груды обломков, сбежал по винтовой лестнице до обрывающихся под потолком первого яруса ступенек и, не мешкая ни секунды, спрыгнул с них в воду. Эх, разве можно быть таким неосмотрительным! Жгучая боль пронзила голень правой ноги. Евгений Иосифович упал, ткнулся лицом в холодную воду, вновь поднялся. Напрягшись всем телом, чтобы не потерять сознание от боли, высвободил ногу из расщелины между обломками стен, стянул порванный сапог, размотал портянку – под ободранной, сочащейся кровью кожей явственно выступала наружу сломанная кость голеностопного сустава. То и дело падая, опираясь руками о дно, он с неимоверным трудом добрался до лодки, отвязал конец пеньковой веревки от стержня и заставил себя перенести тело через высокий борт. Отдышавшись пару минут на дне лодки, превозмогая боль, соединил обломки кости, туго перебинтовал портянкой место перелома и на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, оттолкнул лодку от стен колокольни, накинул на промокшее тело прорезиненную плащ-накидку, опустил в воду мотор, завел. И вначале медленно, чтобы не дать мотору заглохнуть на мелководье, потом со все возрастающей скоростью помчался вдогонку за ковчегом.

У него не было конкретного плана действий по задержанию фрица и его сообщников. Конечно, гнаться в одиночку за превосходящим тебя силой врагом не совсем разумно. Разумнее и безопаснее было бы направить моторку в противоположную сторону – в Пошехонье. Там и катер с мотором не чета лодочному, и трех-четырех бойцов можно взять с собой в качестве подмоги. Такой вариант имел свои бесспорные плюсы, и никто не посмел бы осуждать лейтенанта, выбери он его, но был у этого варианта и бесспорный минус – потеря времени. Лейтенант был молод, горяч, поэтому, не задумываясь над последствиями, решил действовать в одиночку. Как? Подскажут обстоятельства, помогут смекалка, воля и жгучая ненависть к фашистской нечисти. Неожиданно с запада на небо набежали тучи. Задул ветер, крепчая с каждой минутой. Пошла волна: не пологая, как в соленых полноводных морях, а обрывистая, крутая. Лодка запрыгала по воде, сотрясаясь от ударов. Дождя не было, но раскаты грома нарастали, почти сливаясь по времени с блеском молний. Несмотря на ухудшающуюся видимость, плот и происходящее на нем были уже отчетливо видны без бинокля. Женщины и старец с девушкой-подростком укрылись в шатре. Немец и его напарник в ожидании грозы спустили паруса и теперь крепили к задней мачте распорки. Расстояние до плота стремительно сокращалось. Оставалось уже каких-то сто-сто пятьдесят метров, как вдруг высоко задранный нос лодки резко накренился к кромке воды, корма поднялась, винт обнажился, мотор взвыл и заглох. Лейтенант снова и снова наматывал на шкив шнур, дергал за рукоятку, подкачивал топливо к форсункам – мотор не подавал никаких признаков жизни. Ветер стал разворачивать лодку лагом к волне. На смену прыжкам по волнам и тряске пришла более грозная бортовая качка, грозящая перевернуть утлое плоскодонное суденышко. Вытащив из кобуры пистолет, лейтенант попытался привлечь к себе внимание звуком выстрела, но оружие давало осечку за осечкой. Бросив пистолет на дно лодки, торопливо отстегнув от пояса кобуру, сняв с шеи футляр с биноклем, Евгений Иосифович наскоро затолкал все под сиденье и, сложив ладошки рупором, закричал в сторону плота:

– Тону, спасите!

Никто не откликнулся. Из высокой трубы, пристроенной сбоку от кошевы, повалили клубы черного дыма, затем донесся звук заработавшего двигателя. Из кошевы вышел старец-монах, перекрестился, подергал на корме какие-то рукоятки, плот дал задний ход и, спустя пару минут, заслонил собой лодку от волн. На краю плота возникла фигура немца (Евгений Иосифович уже не сомневался, что перед ним тот самый вражеский парашютист, которого ранним утром перед восходом солнца видели доярки в небе над водохранилищем). В руках у немца был длинный линь с «грушей» на конце. Широко размахнувшись, он метнул «грушу» в лодку и что-то крикнул на своем тарабарском языке. Впрочем, тут и без перевода все было ясно. Подобрав «грушу», Евгений Иосифович закрепил линь узлом к металлическому кольцу на корме. Немец отрицательно покачал головой, развел руки, показал, что к другому концу линя привязан швартовый канат. Лейтенант, мигом сообразив что к чему, выбрал линь, принял швартовый, привязал к кольцу, подергал с силой, чтобы убедиться в крепости узла. Немец одобрительно поднял вверх большой палец правой руки. Спустя пару минут лодка была пришвартована к борту плота. Немец протянул лейтенанту НКВД руку, приглашая перейти на плот. Евгений Иосифович на миг заколебался – может ли коммунист принимать от фашиста руку помощи, но резкая боль в голени тут же вернула его к действительности. Сейчас не время для противоборства – сила явно не на его стороне. Главное – перебраться на плот, разведать обстановку, определить, кто свой, кто чужой на этом странном ковчеге, а потом уже действовать. Превозмогая боль, он натянуто улыбнулся фрицу и, указывая на сломанную голень, жестами объяснил, что не может самостоятельно передвигаться. Немец прыгнул в лодку, увидел пропитанную кровью портянку, долго не размышляя, подхватил лейтенанта на руки, положил на край плота, выбрался из лодки сам, снова поднял лейтенанта и понес в кошеву. Едва за ними закрылся полог кошевы, как снаружи по ее брезентовой крыше застучали крупные капли дождя.

Кошева оказалась машинным отделением ковчега. С правой стороны от входа стоял чугунный котел, от которого тянулись трубы к установленному в центре помещения паровому двигателю. Над двигателем на кронштейнах была закреплена перекладина с приборами, центральное место среди которых занимали судовые часы в начищенном до блеска бронзовом корпусе. По бокам двигателя до самого верха кошевы возвышались поленницы дров, оставляя лишь узкий проход для обслуживания агрегата. В кошеве было жарко и тесно. Две женщины в брезентовых фартуках без конца подбрасывали в топку котла березовые чурки. Немец посадил лейтенанта на бревна слева от входа, вышел наружу, тут же вернулся в сопровождении девочки-подростка, спавшей когда-то на коленях старца, что-то сказал ей. Она в ответ согласно кивнула головой. Тот снова вышел. Девочка прошла вглубь кошевы, за двигатель, вынесла оттуда рубашку из мешковины, широкие семейные трусы, прожжённые в нескольких местах ватные брюки, замасленный тулуп – все неимоверно больших размеров, и помогла лейтенанту переодеться. Промокшую одежду положила сушиться на трубы, соединяющие двигатель с котлом, сапоги, перевернув вверх подошвой и надев на деревянные колья, поставила просыхать рядом с трубами. Снова нырнула вглубь кошевы за двигатель и тут же вернулась с ободранным дерматиновым чемоданчиком, который оказался своего рода аптечкой. Размотав мокрую портянку, обработала рану йодом и туго, в несколько слоев, перебинтовала голень широкой марлевой полоской. Достала сверху котла алюминиевый чайник, кружку, бросила в нее горсть каких-то трав, залила кипятком, подала лейтенанту и, не ожидая благодарностей, тут же нырнула наружу за полог кошевы. Спустя какое-то время в кошеву вошел старец-монах. Тоже заварил себе чайку, присел на бревнах спиной к котлу, напротив гостя, и, отхлебывая кипяточек, поинтересовался: