Алексей Шерстобитов - Воспоминания живучего пузожителя

Не собираясь ничего узнавать, только выполнить порученное и отправляться к супруге, ждавшей моего возвращения из месячной командировки, я предполагал освободиться быстро. Моя Маруся нервничала, находясь на двадцать пятой неделе беременности, и всё из-за посещения центра планирования семьи, где ее уговаривали прервать это положение по якобы имеющимся показаниям. Ребенок у нас уже ожидался второй, потому она не была дилетантом и воспринимала многое в штыки. Она бы и «послала» этих врачей, а иногда и совсем непонятных людей, работающих в этом злополучном центре, если бы не настойчивое желание обслуживаться в нем её начальника.

Мне казалось, что ему прерывание беременности было на руку, поскольку он в этом случае не терял нужную и полезную работницу, притом что и платить жалование при ее отсутствии в «декретном отпуске» тоже не придется. Центром были недовольны многие женщины, работающие в фирме, поскольку основным его направлением было любыми путями и увещеваниями, часто сопровождающиеся буквально насилием (женщину могли насильно оставить одну на несколько часов в запертом кабинете гинеколога, якобы для уединенного обдумывания навязываемого мнения о необходимости аборта) прервать беременность любыми путями.

К сожалению, напор в подобных учреждениях настолько профессионально поставлен, что не только неопытные молодые женщины, попавшие под эту, извращенно меняющую истину, информационную струю об ожидаемых роженицу негатива и сложностей в неподъемной жизни с младенцем, выливаемые старательными «врачами», но и уже рожавшие матери сдаются, впоследствии жалея о сделанном выборе всю оставшуюся жизнь.

Супруга просила поддержки и защиты от навязывающихся активистов этого центра, что вызывало у меня бурю эмоций и вулкан негодований. Услышав наши переживания, Лазарь Макарович просил, не откладывая, рассказать об этом его матери, думаю, поэтому и придумал это поручение…

Калитку открыла девица лет тринадцати-четырнадцати, прищурив с хитрецой глаза, поинтересовалась, к кому я. Услышав о поручении от старшего брата, побежала в дом, просив идти за ней, не боясь собак: «Они добрые, своих не трогают».

Дом, скрытый за забором, оказался добротным, сложенным из красного кирпича, с крышей, покрытой не первой свежести шифером. Старые, деревянные, но в свежей краске, обновленные окна небольшого размера говорили не только о рачительности и рациональности строителей, но и о аккуратности сегодняшних хозяев.

Участок, ухоженный и ладно используемый под цветы и овощные культуры, был охвачен по периметру фруктовыми деревьями и ягодными кустарниками. Скворечники облепили почти весь забор, но птицам не хватало, и они, в основном ласточки, ютились под крышей, пробираясь туда, как всегда, через щели.

Резное крыльцо с удобными ступенями, явно недавно справленное, остановило на себе взгляд, а оставленная обувь резанула где-то глубоко догадкой, что свои штиблеты тоже лучше снять здесь. Вышедшая хозяйка – худенькая, невысокая, еще не старушка, но уже «бабушка» с карими глазами и молодым взглядом – заметив направление моей мысли, махнула рукой, приглашая в дом, сопроводив жесты словами: «Это обувь для огорода, проходите, я дам вам тапочки здесь…» Её одежда резко контрастировала и с самим домом, и с хозяйством, выдавая когда-то городского жителя, вынужденного перебраться подальше от высоких цен и неуёмных по жадности городских властей, не желающих входить в часто нелегкое положение обычных граждан.

Евдокия Лазаревна, обрадованная новостями от сына, бережно разложила подарки на столе, статуэтку, полученную на фестивале, поставила рядом с другими в сервант и, смахнув накатившую чуть заметную слезинку, тихо поинтересовалась:

– Когда уж он перестанет так рисковать, ну ведь уже достаточно заслужил – коллекция целая. Нелегко ему, наверняка, как всегда, против всех лезет, авторитетов не замечает, командование не уважает, врагов любит, последнее раздает?

– И любит, и не уважает, и раздает – все так, но любят его больше всех… Особенный он у вас, Евдокия Лазаревна, удивительный. А как о вас рассказывает…

– Да что же обо мне-то, грешной, расскажешь?! Это мне на исповеди не замолкать нужно… Вы-то что? Вижу, с печалью в сердце домой-то возвращаетесь?

– Откуда вы знаете?

– Не я – Господь-сердцеведец подсказывает… Что же у вас, Андрюшенька? С супругой, с девочкой… и-и-и… с мальчиком все хорошо – отчего так нервничать то?

– У нас только одна дочка…

– Ну мальчишку-то ваша вторая половинка под сердечком носит…

– Это да… В этом печаль…

– Какая же тут печаль? Это же счастье мужу и матери спасение…

– Да уговаривают нас по имеющимся медицинским показаниям сделать аборт…

Вот тут глаза ее вспыхнули! Было видно, что дальше справляться с собой ей не просто тяжело, но невозможно. Она отвернулась, подняв руку, останавливающую любое желание помочь, и просто подождала. Сделав несколько глубоких вдохов, медленно выпуская воздух сквозь с силой сомкнутые губы после каждого, женщина отвернулась, запрокинула голову вверх и еле слышно прочитала какую-то молитовку.

Через минуту все вернулось в прежнее русло.

Мы сидели друг напротив друга. Обжигающий губы и язык душистый травяной чай маленькими глоточками согревал возбужденное переживаниями сердце. Почему-то меня «прорвало», и я, не останавливаясь, рассказывал о мыслях моей супруги, преследующих ее последний месяц. Казалось, что нужно остудить этот порыв, но напротив, сказанные неожиданно железным и твердым тоном слова подготовили не столько ледяную почву для впитывания основного рассказа, сколько размягчили сердце и накалили сознание, теперь готовые не столько впитывать суть, сколько перенимать эмоциональный настрой, на котором будет основаться дальнейшая уверенность в правоте очевидного выбора…

Перед началом основного рассказа мать, извинившись, встала из-за стола и, выйдя во двор, позвала детей. Девушка, открывавшая мне калитку, оказалась самым младшим ребенком, средний – уже взрослый мужчина лет тридцати с небольшим, недавно создавший семью и теперь строивший по соседству свой дом – был опорой и поддержкой матери. Он пришел со своей женой, так же, как и мы с Марусей, ждавшей ребенка.

Послушно усевшись, видно, ради этого бросив все дела, дети, как и я, ждали чего-то важного. Вынув из ящичка толстую тетрадь, перехваченную с одного края толстой металлической пружинкой, и положив ее перед собой, накрыв натруженными, не знающими лени руками, Евдокия Лазаревна начала вопросом, совсем, казалось бы не уместным, но почему-то для нее важным:

– Знаете, Андрюша, что за тетрадь?

– Ну-у-у… наверняка что-то… с чем-то, вам дорогим… Даже не знаю. Может быть, чей-то дневник…