Эстер Кей - Братство тупика

Разочарование: оказывается, мать добра не только ко мне. Приходится добирать где-то на стороне любовь, хотя это, конечно же, не то! К бабушке Клаве вообще не хочу, она означает для меня насилие (раз никто не сидит со мной, то сидит именно она, а все уходят по очень важным, очень интересным делам в очень интересный мир!). Бабушка это запасной вариант, это на самый худой конец. Не помню ничего из того, что она делала или могла делать. Вроде бы идут, впрочем, две ассоциации: резкие духи «Красная Москва», сам флакон в раздвиге серванта, и резкий же запах чрезвычайно жирной и пережаренной картошки на сковороде, это все безвкусица и не подходит к нашей квартире и, точно, скоро бабушка переселяется к тете Люде.

Сервант! С ним много связано. Как-то раз из него извлекли все фигурки, всю посуду, все. И я смогла туда залезть. Я оказалась вся в нем. Рядом со мной была его глубокая зеркальная стена. Это было страшно. Стоило пошевелиться – и там уже шевелилась эта чужая девочка.

Ясельный период – ничего не помню. Возможно (если не придумываю, не навязываю из более позднего восприятия) – рев и беспомощность. Я реву и я беспомощна. Разлука с мамой. Переживание, перекрывающее все прочее. Рассказ мамы: она несла меня туда, я ревела, она чуть не наступила в дымящийся открытый канализационный люк. Пронесло.

Садик, «Солнышко» назывался, чувство тревоги и недоверия при входе на территорию: ЯВНО МАМА МЕНЯ ЗДЕСЬ И БРОСИТ И ВСЕ!

Предсмертное содрогание такое внутри, как перед концом. Не хочу!

…К счастью, появился мальчик, Игорь Расщеперин, он сразу мне сказал в песочнице, что мы поженимся, и мне полегчало!

Дверь квартиры, у, какая вражеская изнутри, снизу, когда ты мал и заперт за нею!

Или когда ты, наоборот, вернулся откуда-то домой, а нету ключа на привычном месте и стоишь такой скребешься под цифрой квартиры. Есть соседи, но равнодушные.

Смерть соседки, молодой, из квартиры напротив, ее лоб высоко увенчан какой-то смертной наклейкой, она лежит неведомая и оплаканная. Почему-то не испугало меня ничего в этом, просто я все поняла. Соседка Светлана, да, вот так ее звали, и там, кажется, было убийство. Это еще все до афганских дел. Которые потом станут близкой реальностью: оркестр, цинковый гроб с молодым чьим-то телом, испорченное утро, стоишь на балконе и не знаешь, как совместить прекрасное утро с этим фоном горя.

Пианино. Костяные клавиши. Невпопад стучишь по ним, чтобы помешать отлично исполняющей романс сестре. Вообще, желание противоречить старшей сестре, очень жизненное такое желание: она воплощает тип человека, который в мире адекватно себя чувствует, делает все правильно, соответствует, знает четко, что говорить и как себя вести. В отличие от.

…Сижу на полу, долблю пяткой в стену перед ванной комнатой, там заперто, туалет и ванная совмещенные, так что раздражение понятно. Но пяткой я долблю от какого-то непонимания глобального уже, видимо. И додолбалась – пробила стенку на пять сантиметров, так и осталось круглое углубление.

Еще можно с кухни подглядывать в высокое оконце, затуманенное, со стороны ванной: это вообще прикол, можно хихикать, как будто видишь что-то смешное, Но ничего не видишь, это ж высоко.

Утро, уже не раннее, я иду будить Вовку. Вовка это целая планета такая, мускулистая, вальяжная, это гораздо лучше, чем любая игрушка, любой Мишка и любая кукла Машка-Наташка. Хотя веки у него разлипаются труднее, чем даже у куклы. Ух, его будить это прямо мука. Такое бледно-напитое красновато-бугристое лицо, раз он на 14 лет старше меня, совсем молодой, но все равно он – из мира взрослых казалось бы. Но есть одно «но». Он (я проникла в тайну) НЕ ПРИНЯТ в мире взрослых, они его отвергли и выбросили и ему ЛУЧШЕ в мире детей и прочих безответственных птиц и пьяниц.

Его расталкиваешь, например, а он так негрубо отбивается, отворачивается к подушке, дыхание вероятно с пьянки еще то, и возникает такое тепленькое беспомощное братское взаимопонимание, он как бы знает, что я ж не как отец, я ж не скажу ему: «Ты подлец, кто ты есть? Ты же ноль без палочки!» хотя эти слова я знаю, о, как же мне их не знать, равно как и слово Паразит. А еще слово страшное – Железнов. «Железнов снова приходил» «С Железновым снова куда-то ушли» «Да, закончил бы университет, если бы не Железнов этот». Некий мифический Бэд Гай Железнов, который «с дружками» сбивает с пути нашего хорошего Вову. Ух попадись мне только этот плохой Железнов! Конец был бы этому Железнову.

Короче, Вовка не встает, так и будет до 11—12 валяться, а потом еще и в футбол со мной поиграет. Ворота мои – пианино. По низу мячик ударяет, звук идет такой утробный. А Вовкины ворота – вся стена с балконной дверью. Конечно я забью туда гол!

Балкон.

Странное желание дотащить кошку до балкона и попугать ее, якобы сбрасывая вниз, на все четыре этажа. Кошка яростно бьет всем телом в мой живот, царапает до крови мои руки, чтобы я даже и не пыталась поставить ее на перила. А сама – в другое время – запросто по этим перилам расхаживает.

Вырвалась, умчалась, облеклась снова царственным равнодушием ко мне.

Неподходящий объект для манипуляций!

Взрослыми можно, получается, ну хоть иногда, поманипулировать с помощью болезни. Лежишь, страдаешь. Сразу меняются реакции на тебя. Говоришь слабеющим голосом. Родство душ ощущаешь с ящиками помидорной рассады, что стоят над батареей по подоконникам (теплый дух землички, и саженцы зелено-прохладны, чуть волокнисто-волосаты их стебельки, не прямые, а стоящие под одинаковым углом, выгнутые к солнцу).

Как запомнилась их отсвечивающая ворсистость. Их упругая самостоятельность. Зеленая армия молодых уверенных в выбранном ими направлении роста солдатиков помидорного полка.

…Так и не делаешь ничего целый день. С упоением глядишь в глаза киногероев Стриженова, Даля на фотках. Февраль. Солнце бьет в окно, снаружи холодища. А у тебя парник, саженцы, весенняя земличка рассады, и самое приятное, что ты больна и твое отсутствие в школе оправданно. Гадкие жженные квасцы, которыми нужно промывать горло при фолликулярной ангине. А-а, какие слова я знаю!

Во дворе идет игра, вечер, скоро загонят домой, но надо доиграть. Тут я без шансов, тут я – непопулярная девочка в смешанном сборище дворовых мальчишек и девчонок, причем элементом игры является поцелуй в щечку. Инку кто-то даже целует, но это для понта, остальные это правило не выполняют, игнорируют. Доигрываем второпях. Не помню, во что играли и при чем тут был поцелуй этот, может все-таки игра в «бутылочку»? Но факт остается фактом, меня никто никогда не трогал, моя внутренняя напряженность передавалась всем, я им конкретно мешала.