Александр Котюсов - Дижестив. Читать, но не смешивать

А еще время. Время течет в романе бурной рекой, за двести страниц почти пятьдесят лет. Меняются буквы, люди, должности. Тот же D проходит все ступени карьерной лестницы. Каждая глава – сама по себе, связь между ними относительная. Запутаться проще простого.

Незыблема социалистическая доктрина. Завод на подъеме. Работает в три смены. Заказы со всей страны. Вакансий – море. Вот девушка Тася пришла. «Я конструировать люблю… Конструировать? … М-гм… У нас действительно есть такой цех. Называется – сборочно-механический… Товарищи, здравствуйте. Знакомьтесь: это товарищ М. Будет работать у вас учеником слесаря-сборщика. Да, она будет первой девушкой в вашем цеху…»

Приняли Тасю. Анастасию, то есть. А вот еще две подружки. «Танечка и Наденька робко стучатся в двери отдела кадров… Мы вот… на вечерний… я инженер политехнический, а моя подруга университет филологический». «Это вы – филолог? Будущий… Повторите за мной, девочка: МПР2413-Р-ЗУ-58… а теперь ТИУ-685—00-Р13… Из тебя выйдет прекрасный главный диспетчер…»

Радостно течет жизнь. «Выпускников нанимают сотнями. Станки закупают в Японии. Строят общежития». Партия ставит задачу за задачей. Ничто не предвещает беды.

Раз – срочно: к Новому году четыре комплекта бомбового прицела «Лилия». Надо сделать для самолетов. Невозможно за такой срок. Как невозможно? А если Родина велит?! Ну, если велит, тогда сделаем. И делают. Живут на заводе. Спят в цехах. «Лежаки здесь положить, чтобы мы не отвлекались, значит… И шила графин чтобы всегда вот тут стоял! Полный!» Что за шило такое? Зачем полный? Лимонад, должно быть. Рабочим освежиться. И делают. Как надо делают. Как положено в Советском Союзе делают. Аврал. «Все кипит и все сырое… Кое-что вообще собрано с косяками. Да надо сказать, сами самолеты тоже сырее некуда. И оборудование на них все сырое». А как по-другому?

Два – новая вводная от руководства партии: четыре «Мимозы» теперь к седьмому ноября собрать. К празднику, стало быть. Чтобы те, кому надо, отчитаться могли. Тем, что выше. А те – тем, что еще выше. И так до САМОГО. А что есть – «Мимоза»? А это «двенадцать вот таких полных шкафов, колеса и провода. Это шестнадцать ракет из подводного положения на семь тысяч километров, каждая поражает четыре цели». Это вам не желтая веточка к восьмому марта. За месяц четыре штуки – приказ. А до этого за полгода три комплекта в три смены. И ведь «Мимозы» тоже делают! Вот она сознательность, обостренное чувство долга. На заводе народ живет, домой спать не уходит. Даже про шило ни слова. Да здравствует седьмое ноября!

Три – когда Чернобыль в воздух взлетел. Радиация вокруг. Ну да, сам Чернобыль закрыли. Припять тоже. Но жизнь не закроешь же. До начала учебного года всего ничего. «Это ж поезда придут. И самолеты. И грузовики. И пароходы… Им плевать, что весь Ленинград будет жрать радиоактивные яблоки… Короче, так – у нас неделя… Чтобы город защитить хоть как-то… Можно попробовать дозиметр сделать. Маленький портативный дозиметр». И опять делают. За сутки чертеж. Двое с лишним суток – опытный образец. За оставшиеся четыре дня – сто дозиметров. Почти серия. Что же это за люди такие?! Да обычные люди, советские. Что там про гвозди Маяковский писал? А потом «звонят из Москвы и говорят звенящим голосом: а вы можете… за неделю… еще и нам? Нам нужна партия… побольше… четыреста приборов… можете?» Могут!

Роман «Завод „Свобода“» – как транспарант. Словно красные полотнища с белыми буквами: «Правильной дорогой идете, товарищи», «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть», «Заветам Ленина – верны», «Наша цель – коммунизм». Автор застала их, возможно, в детстве. Реют знамена. Будто первомайская демонстрация с ровными рядами колонн. Герои загримированы, напомажены, причесаны, речь нарочито выстроена, голос бодр, характеры запрограммированы, сценарий заучен наизусть, окружающая действительность утрирована. Искусственность сочится в романе. Хочется сказать – не верю. Такими нашим прадедам кажутся современные фильмы о войне. Да не так было, шамкают они беззубыми ртами, все у них не по-настоящему. Мы пожимаем плечами – да нормально, дед, уймись ты, это эффекты в 3D, для зрелищности. Да форма не та, звук от пули другой, и самолеты – таких не было тогда. Мы их не понимаем. Они воевали, мы – нет. Нам эти фильмы нравятся. Мы не видели того времени, нам о нем лишь говорили. Букша тоже не видела. Шестидесятые, восьмидесятые, девяностые. Они для автора уже в другом веке. Она из «нулевых». Букша сделала книгу по интервью с рабочими, инженерами, ветеранами завода. Ветераны говорили, Букша записывала. Что-то потерялось в процессе. Не всегда дух эпохи ложится в текст. Его нужно прожить самому, чтобы не было стыдно за бесцельно вымаранную бумагу. Впрочем, поколению NEXT роман может и понравиться. Букша написала для них. Она сделала апгрейд эпохи. Получилось карикатурно.

Бьет ключом общественная жизнь. Агитбригада. Старшие помнят. Надо так надо! «В Пиндубы. В Пиндубы!.. А чо?.. Там, в Пиндубах, народ такой… Вообще, в тех деревнях, там сплошные урки… Запросто может быть и драка…»

А еще дружина. ДНД. С красными повязками на руках. «Вчетвером они идут по серой и свежей, теплой улице. Пашка, а это правда, что ты бывший чемпион города по боксу? Спрашиваешь. Это все знают…»

А потом КВН… «Какие вкусные радиоактивные яблоки растут у четвертого корпуса! А серная кислота в ваннах такая крепкая».

Текст книги – сплошной поток. Текст – тоже апгрейд. Здесь нет диалогов или прямой речи в привычном для читателя понимании этих слов. Текст идет подряд. Нон-стоп. Разговаривают двое – их разговор слово за словом, без красной строки, тире, новых абзацев. А между ними еще текст от автора. Свободная подача речи. Отвлекся читающий на секунду – и в момент теряется нить, не понять, кто сейчас говорит – автор, Z или F? А еще ведь про Z и F помнить надо все время, кто есть кто, откуда они и кем были пять глав назад. Заблудился в латинских буквах – и опять надо возвращаться к началу. Когда двое разговаривают – еще ничего. А трое когда… Или четверо! Тут уж вообще не поймешь, где чья речь. Впрочем, похоже, что это не важно. Люди-то чаще в романе безликие. Z да H, R да T. Не лица, не характеры, не персонажи, одни буквы – как и полагалось в советской эпохе – серые все. Так, может, поэтому картинки у Букши – ч/б, размазанные… Биомасса – безликая, советская? Только читать все равно трудно. Не текст, а поток сознания. И предложения. Одни – короткие, как автоматная очередь. Тра-та-та. Другие без перекура не прочесть. Не Фолкнер, конечно, и не Лев Толстой, но от начала до конца – устанешь. Роман похож на карандашно-акварельные зарисовки, заметки путешественника, посетившего на машине времени те, брежневско-горбачевско-ельцинские годы. Машина двигалась быстро, съедая за полчаса езды целые пятилетки. С такой дискретностью трудно увидеть истину. Зато критики от Букши без ума. Раньше была «устаревшая форма производственного романа», а у Букши – «обновленная». Вот как!