Валентина Абакумова - Другая физика

– Да не в этом дело. Размеры не те. Мне нужно что-то длинненькое такое… высокое и узкое. А здесь все прямоугольники какие-то. Не подходит мне.

– Да, вам нужно что-то… нестандартное…

– Вот, вот. Слушай! А, может, ты мой заказ выполнишь? Вот, что-то наподобие этого, только в нужные мне габариты. А? Или ты так и не умеешь вовсе?

– Я не хочу так.

– Что значит «не хочу»? А есть ты хочешь? Ведь товар делается таким, какой он нужен потребителю.

– Но… живопись – это… не товар… Это в какой-то степени сам художник… Понимаете, художник – это все-таки не рабочий, который делает сковородки и кастрюли. Художественное произведение не может быть утилитарно значимым…

– Рабочий делает то, на что есть спрос. Поэтому у него есть хлеб, а иногда и масло на нем. А на то, что делаешь ты, спроса никакого нет. И поэтому, я так думаю, у тебя нет не только туфель. Ну, что ты есть такое, чтобы на тебя спрос был? Но зато есть спрос на твое мастерство. Так что не надо мне здесь твоей заумной философии. Ею сыт не будешь и на стенку не повесишь. Ты мне скажи четко: принимаешь мой заказ или нет? Если сделаешь так, как мне нужно, не поскуплюсь. И клиентуру тебе найду. За работу тебе платить будут, а за фантазии – нет. Ну, что, берешься?

– … Хорошо. попробую, что ж еще остается? … Однако, фантазии… и есть моя работа…

– Ты не жалей. Когда-то нужно начинать жить. А впроголодь ты много не нафантазируешь. Да и искусство наше подымать надо, – Петр Николаевич придал своему лицу выражение озабоченности…

– Вы думаете, это так делается?

– Я не думаю, я знаю, что все делается так.

Через неделю Петр Николаевич пришел к Сашке в мастерскую, чтобы взглянуть, как идут дела. Холст был прикован к мольберту, палитра бушевала соцветием красок, но на холсте увы! их почти не было. Зато Сашка дышал на него чем-то неописуемым.

– Разбавитель, что ли пьешь?

– Да зачем же?

– Откуда только деньги берешь?

– На кисти обменял…

– Дошел!

– До этого… ни один художник…

– Вот именно!

– А я, – Сашка нарочито заглянул в лицо Петру Николаевичу, – и не художник. И спроса на меня нет!

– А разве я тебе не сделал заказ?

– Не могу я, понимаете вы? Это не про меня. Душу воротит, как будто сам себя обманываешь…

– Ты себя обманываешь, когда напиваешься до чертиков. Вот тебе и начинает казаться, что весь мир должен быть про тебя. А мне про тебя не надо. И даже не про меня. А – для меня. Понял? Вот тебе на опохмел, и что б через три дня все было готово. Или я больше никаких дел с тобой иметь не буду.

Деньги Сашка взял и согласно помотал головой.

Петр Николаевич, не прощаясь, вышел и шумно закрыл за собой дверь. Как только его шаги смолкли, Сашка в отчаянии бросил шуршащие бумажки на стол и, задыхаясь в бесслезном рыдании, стал бить их кулаками и ладонями. Потом присмирел, сжался в комок и замер на своем облезлом трехногом табурете…

Через двадцать минут он уже стоял у холста и работал…

Конечно, он был странный. Хотя рисовать, как выяснилось, умеет. И именно так, как «надо». Петр Николаевич представил его своим знакомым, работы у него уже было море, но с заказчиками своими Сашка был холоден и сдержан. И только с Петром Николаевичем нет-нет да и расслабится за рюмочкой виски. И такое от него можно было услышать, что хоть сейчас – в психушку! Но какое-то неподдельное доверие, как будто бы ни на чем не основанное, тянуло делового и вечно занятого Петра Николаевича к этому талантливому чудаку. И хоть был он с Сашкой довольно строг, нетрудно было заметить, что это скорее от любви, чем от надменности.

А теперь они вместе ехали по чужому городу, чтобы завтра принять участие в аукционе, где будет представлена для продажи работа известного художника прошлого века, к которому Сашка относился с благоговением. Он-то и убедил Петра Николаевича приобрести его. А тот, хоть и ценил Сашкино благоговение, но не разделял его. Однако, его очень убедило то, что иметь такую работу – престижно. Это тебе не Сашкин натюрморт в прихожей около зеркала… Репродукция картиночки-то не очень нравилась, но специалисты, у которых Петр Николаевич не поленился проконсультироваться, отзывались более чем… И сердце миллионера сдалось. Петр Николаевич решил купить ее. А заодно обратить тем самым на себя внимание.

Аукцион прошел спокойно и гладко. Не считая того, что Петр Николаевич в самый последний момент чуть было не отказался от покупки. Оказалась дороже, чем предполагали его советники. Но понял: уйти отсюда с пустыми руками – сделать себе рекламу наоборот. В перерывах он уже успел наладить кое-какие контакты, и теперь нельзя было ударить в грязь лицом.

Не отметить покупку было грех. Они заказали в номер родной «Столичной» и закуски, распаковали приобретение, Петр Николаевич расположился поудобнее в кресле, а Сашка искал у противоположной стены удобный ракурс для картины по отношению к свету.

– Так – нормально?

– А как должно быть нормально?

– Чтобы не отсвечивало ничего и не блестело.

Петр Николаевич всмотрелся в полотно, и вдруг его охватило легкое дразнящее волнение… Он почувствовал, как кто-то родной до умопомрачения подошел сзади и положил свои руки ему на плечи. Это были ее руки… Он с радостью обернулся к ней, но… здесь никого не оказалось. А сам он весь еще находился в состоянии счастья от присутствия ее…

– Петр Николаевич! Вы меня слышите? – Сашкин голос прорвался к нему, наконец. – Теперь вы мне верите, что это что-то! Сознайтесь, ведь, вам начинает нравиться? Я по глазам вижу. Вы какой-то другой сразу стали…

– Саш, мы с тобой сколько выпили?

Тот растерялся от неожиданного поворота.«Ну, вот, а я решил, что доходить стало, – с досадой подумал Сашка, – одни деньги на уме.»

– По одной пока. Налить еще?

– Подожди, не надо. Что-то со мной странное происходит… Боюсь, вдруг это галюники?

– Ну, вам-то это не грозит. А что с вами?

– Ты когда-нибудь бывал в морозный день в натопленной деревенской избе?.. Ну, тогда ты сможешь представить, как приоткрывается дверь, поток свежего бодрящего воздуха обдает тебя, а потом потихоньку растворяется в тепле… и вот ты уже забыл, как вздрогнул, когда этот поток ворвался в избу…

– …Так у вас что, мороз по коже? Это от картины! – радостно заявил Сашка. – Я же говорил, что вы поймете меня. Я чувствовал это всегда! Вот, если Переверзеву это никогда не понять – значит, не понять никогда! А вы… Я же говорил! – не унимался Сашка, обрадованный картиной и пробуждению своего друга.

– Да подожди ты, Саш. Это совсем не «мороз по коже». Меня вот так же обдало переживание счастья…

– Но это же еще лучше!

– Но это вряд ли от картины. Она-то вон, стоит здесь, а ощущение прошло. И вообще, это чувство было каким-то неземным, а картина-то… Нет, слушай, что я уперся в это?! Как баба, честное слово! Давай наливай и рассказывай мне про эту картину все, что ты знаешь.