Дмитрий Наумов - Стихи и рассказы

Тишина повисла в кабинете. Вася смотрел на гения во все глаза, даже рот приоткрыл. «Жалко, что нет диктофона», – вдруг почему-то подумал он. Между тем поэт отхлебнул из бокала, посмотрел на Васю, и, увидев выражение его лица, засмеялся.

– Проснитесь, сударь! – воскликнул он.

Вася вздрогнул, и бокал чуть не выпал из его рук.

– Меня вы послушали – теперь ваша очередь. Жду с нетерпением. Или, может быть… – Пушкин взглянул на пустой бокал в руках Васи, поднялся со стула и направился к потайной дверце в книжном шкафу. Достал початую бутылку, подошел и наполнил Васин бокал.

– Ну, смелее! – сказал он, возвращаясь на место.

В голове вертелось какое-то «трали-вали, тили-тили», песни из мультиков, детские стишки – больше ничего. «А какого черта, – вдруг подумал Вася. – Выгонит так выгонит. Я и так уже тут увидел то, что всю жизнь буду помнить».

– Вот, пожалуй, это, – пробормотал он, посмотрел на бокал, который был полон до краев (хозяин кабинета не пожадничал), сделал большой глоток, зажмурился и выдал:

Тишина повисла, можно сказать, оглушительная. Вася боялся открыть глаза, а когда все же открыл, увидел Пушкина, сидящего с выпученными глазами и открытым ртом. Бокал в его руке наклонился, и оставшееся вино тонкой струйкой стекало на пол. Так они сидели и смотрели друг на друга, как показалось Васе, целую вечность.

Наконец, поэт пришел в себя, закрыл рот, посмотрел на практически пустой бокал, вылил остатки вина на пол, взял бутылку настойки, которую наливал Васе, нацедил себе полбокала и залпом выпил. Зажмурившись, он поднес руку к лицу, и, уткнувшись длинным тонким носом в рукав, шумно вдохнул.

– Вы детский поэт, – не спросил, а констатировал он.

Вася последовал примеру гения и выпил остатки из своего бокала.

– Да, в общем, – сказал он. – Детский поэт. А что, плохо?

– Это великолепно! – воскликнул Пушкин, вскакивая со стула.

Он заметался по комнате, семеня из стороны в сторону. Халат путался под ногами. Волосы, которые он нервно пытался пригладить рукой, топорщились в стороны.

– Великолепно, – повторил он, остановившись напротив Васи. – Стихи для детей! У нас так мало пишут для детей!

Он метнулся к столу, схватил бутылку настойки и плюхнулся рядом с Васей на диван.

– Понимаете, я сам пишу для детей! Сказки пишу и неплохие, как говорят, сказки, – взволнованно говорил он, наполняя бокалы. – Читали, ведь, наверное, «О царе Салтане», «Золотой петушок»?

– Конечно, читал, – Вася пытался не разлить налитую до краев в бокал настойку. – И детям читал…

– То-то и оно! – Пушкин подпрыгнул на диване, от чего содержимое бокалов у обоих все-таки пролилось на пол. – Детям читал. И как, понравилось детям?

– Еще бы!

– А сколько лет детям?

– Ну… – Вася немного замялся. Своих детей у него не было, а детям друзей, которым он действительно читал стихи Пушкина, было…

– Лет семь, наверное, – предположил он.

– Вот! – воскликнул поэт. Он был слишком эмоционален. – Семь лет! А младше? Те, которые младше?! Им нужны простые стихи, короткие. Простые рифмы: елки – волки, кошки – дорожки, чтобы они говорить учились. Языку русскому учились, понимаешь?

Он снова вскочил с дивана, встал напротив Васи и чокнулся с его бокалом.

– Давай еще что-нибудь! – с азартом сказал он. – Ну?!.

Вася замешкался. Стихи, которые он только что прочитал, были в его голове с детства, он их помнил наизусть. Они ему самому нравились – еще в третьем классе на Новый год читал их пред Дедом Морозом. Что же еще? Может, Чуковского? И Вася влепил Чуковского – из того, что помнил:

Лицо Пушкина покраснело, глаза закатились. Вася испугался, что сейчас с поэтом случится удар. Он даже на миг представил заголовки газет: «Великий поэт умер, распивая с незнакомцем настойку на облепихе с клюквой». Но потом голова поэта запрокинулась, и стены кабинета сотряс громкий хохот.

– БАРАБЕК!!! – сквозь смех кричал светило русской поэзии. Он снова упал рядом с Васей на диван и смеялся еще минут пять, стуча ногами по полу.

Немного успокоившись и переведя дух, он посмотрел на Васю, вытирая выступившие слезы.

– Откуда ты эти образы берешь? Кто такой Барабек?

– Ну… – Вася задумчиво надул щеки, пытаясь найти нужный ответ. – Так. Для рифмы просто…

– Для рифмы, – повторил поэт. Он встал с дивана и немного шатающейся походкой пошел к потайной дверце шкафа.

Пустая бутылка с настойкой валялась на полу под диваном. Вася допил остатки содержимого своего бокала и только сейчас почувствовал, что сильно пьян. Ну не то чтобы сильно – говорить он мог членораздельно, но страх перед ситуацией, а главное, перед исторической личностью, которая сейчас копошилась в импровизированном баре, исчез полностью.

– Смородина! – послышалось у шкафа. – Натурально, смородина!

Пушкин, наконец, вынырнул из недр, и в руках у него была бутыль с темной жидкостью. Он нетвердой походкой подошел к Васе и протянул ему бутылку.

– Это тоже Нащокина подарок. Ох и знатные у него в деревне настойки делают.

Вася принял увесистую бутыль, понюхал у горлышка и по голове разнесся терпкий запах смородины вперемешку со спиртом.

– Давай, – сказал поэт, садясь рядом и протягивая бокал.

Вася попытался налить, но в глазах бокалов было почему-то два. Он выбрал правый и вроде попал – оба стали наполняться темной жидкостью. Посмотрев в глаза хозяину, он обнаружил вместо двух глаз четыре.

– Послушай, Александр Сергеич, а ты говорил, что завтра тебе к государю, на эту, как его… – Вася пытался найти нужное слово. – Во: на аудиенцию, – с трудом выговорил он.

Четыре глаза непонимающе моргнули несколько раз. Вася мотнул головой, и глаз снова стало два.

– К государю? – повторил Пушкин. – К государю – это святое. Умнейший человек, но дурак.

– В смысле? – не понял Вася. Он как раз наливал себе и остановился. – Как это?

– А, – поэт махнул рукой. – Как это, как это – так это. Вот смотри: я камер-юнкер, представляешь? Камер-юнкер, мать его. Пушкин – камер-юнкер, понимаешь?!

– Нет. – Вася слизнул с горлышка бутылки каплю.