Юрий Мартыненко - Мы – красные кавалеристы. Роман

Заготовленные бревна успели вывезти по снегу. Раным-рано, по темноте, выезжали со двора тремя санями. Добирались укатанной заледенелой дорогой по речке. Из-за сопок медленно выплывало по-зимнему туманное солнце… День выдался ясный, с утра стоял мороз. К полудню потянул резкий хиус, обжигая красные обветренные лица.

– Смотри-ка, управились за несколько дней, – толковал вечером после жаркой бани за столом брат Ефим. Он наливал из самовара четвертый или пятый стакан горячего чая. Забеливал молоком. Утирал сухим полотенцем лицо. Курчавая черная борода взмокла. По широкой шее скатывались крупные капельки пота. – А помнишь, Степан, как, бывало, из бани да в снег?!

– Как не помнить? – Степан осторожно дул на горячий свежезаваренный чай, держа блюдце кончиками пальцев.

– Когда наметил приступать? – спросил Ефим.

– Пускай оттеплит, чтобы земля толком отошла. С котлована и начнем. Камень для фундамента заготовлен.

– Место, конечно, самое подходящее выбрано. Это хорошо, что на фундаменте будет мельница. Долго простоит… Потом, поди, другие мельницы понастроят, с механикой… Слыхивал о таких?

– Даже доводилось видеть, когда в японскую кампанию на Дальнем Востоке походом шли. В Маньчжурии паровые мельницы рисовую муку делают.

– Как ни верти, а заграница лучше нас живет. У них там и аэропланы летают, и даже корабли такие есть, что под воду ныряют.

– Да ну? – удивился Степан насчет диковинных кораблей.

– Вот те и лапти гну. Спирька рассказывал. В книжке вычитал.

– В книжке? Басни, поди, – усмехнулся Степан.

– Там еще немой капитан этим кораблем заправлял, – все больше увлекаясь, продолжал рассказывать Ефим, убежденный, что если о чем написано в газетах, а тем более в книжках, то непременно так и есть на самом деле…

– Ну ладно, есть, так есть такой диковинный корабль, – согласился, наконец, Степан. – За спором-то забыли, о чем говорили?

– О посельщиках, которые согласились бы помочь.

– Одним нам с тобой не управиться. Мне еще и пахать, и сеять.

– Знаю. Мне и так лишний раз неудобно к тебе за помощью лезть.

– Ну, это, брат, ты зря говоришь. Кто же, как не кровные люди друг дружку поддержит?

– Тоже верно, – согласился Степан и крепко пожал твердую ладонь брата.

– Да брось ты, – отдернул тот руку. – Не горюй, срубится твоя мельница. Главное, чтобы желание не пропало. Я, честно сказать, опасался, что не потянешь ты эту стройку. Потому и мужики дивятся, что, мол, Степан Ворошилов за такое неподъемное дело надумал взяться. Не тонка ли, мол, кишка с Комогорцевым сравняться. Так судачили в селе. Люди всякие. Хватает и злюк бабьих, и трепачей из мужиков.

– И теперь опасаешься?

– Теперь нет. А про Комогорцева чего языком молоть? Не своим ведь горбом-то строил. По наследству досталась. Дед его в фартовых старателях хаживал на приисках. Мельницу поставил, когда внук – нынешний Комогорцев – еще под стол бегал.

– Знаю, – Степан приподнялся из-за стола и позвал жену: – Лиза, иди к нам. Присядь. Будя там, у печки, пурхаться.

– Щас! Пока разговаривайте свои мужские разговоры, – отозвалась Елизавета из-за дощатой перегородки. На плите что-то шипело.

– А где Ефремка?

– Ушли с ребятами карусель чинить.

– Вырос мой племяш. Хороший парень, – одобрительно заметил Ефим. – С моими не сравнить. Вот ведь двоюродные они, где-то в них и кровь одна по жилам течет, а совсем разные. И в кого? По нашей-то родовой все смирные были. Из-за того, как-то моя Зинка на меня разобиделась. Два дня не разговаривала. Ночью задницей спала…

– Поди, про брата ее каторжного вспомнил? – догадался Степан, откусывая краешек шанежки.

– Так и есть, – качнул бородой Ефим. – И ведь трезвый был. Что-то вскипятнулось в душе. Не утерпел… А вынудили мои ребята. Помнишь, разодрались они с казаковскими?

– Помню. Накостыляли тем по сопаткам. Приходили тогда от казаков. Стращали, что, мол, за кастет и срок схлопотать недолго.

– Какой кастет? Это Афонька камешком приложился. Пока Спирька от двоих казаченков отбивался кулаками, на Афоньку толстозадый Пронька рыжий навалился. Ухватил за горло и давай тушей давить.

Братья замолчали.

– Зинаиду твою зацепило, что ты про ее родственника в полном здравии упомянул. Кабы пьяный, так еще простительно. Какая блажь во хмелю в башку не взбредет? А тут при полной ясности ума такой упрек! Конечно, обидно. Елизавета тоже бы не спасибо сказала на подобные упреки в адрес ее родни.

– Я опосля извинился. К тому же брат ее не по уголовной части в Усть-Кару угодил, а за прокламации. Третий год ни слуху, ни духу. Жив или червей в земле кормит, неведомо. Через него, Гришу-то, и старуха-теща слегла. Парализовало ноги. И помирать не помирает, и жилец не жилец. На днях доктор приезжал со станции. Сказал, что при хорошем уходе и покое, может, и поправится.

– Ну, Зина при ней постоянно, – заметил Степан.

– Это верно, старая при заботе. Матушка есть матушка. Святой человек для своего детенка.

В сенях стукнула дверь. Вошел Ефремка. Лицо красное от холода.

– Озяб? – спросила мать.

– Не шибко. Хиус тянет.

– Что, управились с каруселью? – поинтересовался дядя.

– Ага. – паренек разматывал толстый вязаный шарф. – Кататься пацанам малым.

– Следующей зимой, небось, не до каруселей будет, – усмехнулся в бороду дядя Ефим. – Тогда уж на вечерки начнете бегать с девчатами?

– Поживем-увидим, – буркнул Ефремка. Щеки его еще больше запунцовели.

– Брось парня смущать, – улыбнулся отец, глядя на брата.

* * *

Через два дня по утру, когда из-за сопок медленно выплывало зимнее туманное солнце, Ворошиловых всполошил резкий и громкий стук в окошко. Кто-то нетерпеливо тарабанил по стеклу.

– Кого бы это спозаранку принесло?! – Степан поспешил в холодные сени, чтобы откинуть с дощатых дверей крючок.

С улицы ввалился в заиндевевшем тулупчике Прохор Иванович. Лицо взволнованное.

– Еще не слышали?! – закричал с порога. – Конечно, не слышали! Откуда слышать? Ну, сосед, ну, паря, такие дела на свете делаются!

– Чего, Прохор Иванович? Чего стряслось-то? Беда какая?

– Пойдем, пойдем в тепло! Там расскажу, – поторопил сосед, подталкивая Степана к обтянутой толстым войлоком двери.

На кухне Прохор Иванович сообщил нежданную новость:

– Я только что со станции! Первым делом к вам! Царя свергнули! Отменили его власть. Во, паря, что стряслось-то!

– Как это? Как царя свергнули? – ошарашенный громким известием, Степан подставил соседу табуретку. Из горенки показалась заспанная Елизавета. Услышав шум, тер глаза проснувшийся Ефремка.

– Сам в толк не возьму. Станционный телеграфист принял сообщение. В депо уже и митинг объявили. Сказали, что будут выступать агитаторы. Подъедут паровозом аж из Читы.