Ольга Реймова - Записки обывателя. Рассказы

Потягивая через трубочку сок, заметила за соседним столиком мужчину. Шевелюра роскошная, но седая, а усы тёмные. Интересно. А что усы не седеют вместе с шевелюрой? Глянула, и уже не могла не смотреть на него.

Потихоньку поглядывала. Такой статный, сильный, притягательный. Мачо! Так она ему дала определение.

И вдруг он ей улыбнулся. Она ответила ему улыбкой. Взглядом спросил: можно ли присесть за её столик. Она тоже взглядом с улыбкой пригласила.

– Вы, я вижу, одна. Не скучно?

– Нет, здесь не скучаю никогда.

– Мороженое будете? Жарко всё-таки.

– С удовольствием!

– Какое? Фисташковое?

– Даааа! А почему именно фисташковое? Угадали! Я так его люблю!

– А я сразу это понял.

– Почему?

– Мне кажется это Ваш любимый цвет, – продолжал улыбаться Мачо.

– Интересно, неужели с первого взгляда можно догадаться, кто что любит?

– Да что там любит, влюбляются с первого взгляда! Вы мне показались женщиной спокойной, а этот цвет спокойный.

– О, не скажите! Я бы не сказала, что я спокойный человек, но цвет, действительно, успокаивает.

Инна с интересом смотрела на этого Мачо и слегка улыбалась, а в глазах загорелся огонёк.

Мачо говорил уверенно, хрипловато и с улыбкой, которая пряталась в усы, но слегка выглядывала. Взгляд цепкий, уверенного в себе человека. Подсел к женщине, скоротать время. Здесь проездом, через три дня улетает в Голландию. Инна любила новые, ничего не значащие знакомства. Поговорить, освежиться новыми впечатлениями для неё большое удовольствие вместе с Чистыми прудами, его театром, апельсиновым соком и кусочком абрикосового пирога.

– Влюбляются, говорите, с первого взгляда? Случается… – задумчиво сказала Инна.

– Давно в Москве?

– Всю жизнь. Это мой город.

– А я проездом. Из Сибири. Через три дня еду в Голландию, по делам. Поехали со мной! Я много раз бывал в Амстердаме. Красиво там.

– Да Вы что? Через три дня! Я бы с удовольствием, при одном упоминании: Голландия, Амстердам – сердце так забилось! Но по сводкам там облако нависло, аэропорты закрыты! – рассмеялась Инна.

– А мы с Вами облако разгоним и поедем в Новую Голландию – на остров в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга, ограниченный рекой Мойкой, Крюковым и Адмиралтейским каналами. И они рассмеялись.

Долго беседовали Мачо и Инна. Качался шатёр на Чистых Прудах, им не хотелось прощаться.

Бывали дни, когда я не ощущала под собой земли. Не шла, а летела. И это всё от очарования жизнью. Я сама не понимала от чего. Хорошо и всё. Всё восхищало: и семья, и двор, в котором жила, и даже общая кухня с соседями!

Как прекрасно выйти утром к умывальнику, а тут – и Нина, и Нелля, и тётя Зина, которая на всех смотрит с подозрением: не залезал ли кто в её ларь, где хранилась картошка, а ларь закрыт на большущий замок. И кот Мурзик сидит на этом ларе, как сторож.

С Ниной и Неллей договариваемся, кто во сколько выйдет во двор поиграть в волейбол.

Жанна будет читать стихи с упоением. Алька вечером вынесет гитару, запоёт романсы и песни на стихи Есенина, а мы будем слушать и чуть-чуть подпевать.

У Светы всегда куча анекдотов, которые она неизвестно откуда набирала, а может быть, сама сочиняла. Анекдоты такие смешные. Света расскажет, засмеётся заразительно и всем хорошо. И каждому сразу же хочется свой анекдот рассказать, но рассказать, как Света, ни у кого не получается.

Спеть, как Аля, тоже никто не может. Аля красивая пышная блондинка с голубыми глазами с поволокой. Перебирает струны гитары, смотрит заманчивым взором вдаль.

А двор большой, небо высокое, тёмно-синее и всё засеяно яркими звёздами.

Вот этим и была я очарована. И мечтала о своём необыкновенном, пребывая в очарованном состоянии.

Наверное, мало осталось людей, кто помнит войну 1941—1945 годов. Скорее всего, моё поколение – последнее, кто родился перед войной и в первые годы войны, помнит это страшное время. Когда началась война, мне было полтора года, когда закончилась война, мне уже было почти шесть.

Я не могу забыть те военные годы, хотя прошло уже семьдесят с лишним лет. Они в моей памяти, и часто всплывают серыми картинками тяжелого детства.

Детей у нас в семье было четверо: Володя, Лариса, Нонна и я. Папа находился на сборах под Владимиром, когда началась война. Папе с мамой всего лишь по 37 лет. Папа на фронте, у мамы на руках четверо детей. Мне было полтора года, Нонне – четыре года, Ларисе 13 лет, Володе – 16 лет. С самого начала войны Володя пошёл работать на военный завод, а за ним и Лариса.

Много лет прошло с тех пор, но я помню это тревожное время, в котором прошло моё детство. Включенный репродуктор всегда, частые сводки с фронтов, ожидание писем от отца, брата, мамино напряжение, её осунувшееся лицо и беспокойство в глазах. Я была маленькая, но помню почти всё, и этот страх, и эти сны, где снилось мне, что я убегаю от фашистов, а они гонятся за мной. Радио было всегда включено, и мы слышали непрерывно сводки с фронтов. А в перерывах были песни. Помню голос Лемешева. Он пел: «Еду, еду, еду к ней, еду к Любушке своей». Почему-то именно так запомнила эту песню (романс Булахова).

Володя – Вилен

17 декабря 2014 года, ему исполнилось бы девяносто лет. А он прожил только восемнадцать лет. Ещё ничего не успел сделать, только успел окончить пехотное училище, выйти в бой и пролить свою кровь за Родину, за Сталина. В бой, в атаку шли с такими словами.

В детстве, мама часто рассказывала, что он был капризным мальчиком, но очень забавным. Утром, когда мама ему готовила на завтрак какао, он стучал в окно и говорил:

— Киска, иди домой, коки пить.

Говорить начал рано.

Как-то ехали они с мамой в поезде. Ему четыре года. С ними в вагоне были красноармейцы, очень весёлые и с ним беседовали.

— Володька, а ты за кого? За царя или за народ?

Он лежал на нижней полке, отвернувшись к стенке.

— Когда народ пришёл к царю хлеба просить, что он им дал? Пулю он им дал. Вот что дал, —отвечает он.

Родилась Лара, ему четыре года. Всё внимание уделялось маленькой девочке. Он ревновал. И потом, когда уже пошёл в школу, всё время маме говорил:

— Я с четырёх лет лишился твоей ласки!

Очень любил стихи Пушкина. Читал самозабвенно. На уроке в школе за эти декламации ребята над ним смеялись. А он им кулак показывал и читал с большим чувством, гордо держа голову:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт Ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Когда я родилась, ему было уже пятнадцать лет. Мне никак не могли подобрать имя. Он сидел и учил историю и вдруг:

— Мама, а давай назовём её Клеопатра. У неё такой же носик, вздёрнутый.