Генрих Корн - Инь и Янь. Современные рассказы

В той дымной злобе сгущалось, переливаясь и уплотняясь, такое непроглядное отчаяние, что в каждых переливах гущи умирало время, и в каждом новом уплотнении монолитной стеной всё отчётливее и отчётливее поднималась вечность, которая и производила злобу, потому что в ней были чьи-то пристальные злые глаза.

В той дымной черноте всполохами мерцали пламенеющие языки такого вопиющего осознания небытия, чётко осознающей себя смерти, смерти, даже в этом своём осознании не имеющей никакой жизни, вообще ничего не имеющей в себе, кроме смерти, что в каждом очередном миге мерцания безжалостно и жадно, с ненасытной похотью, высасывалось любое малейшее проявление света однообразно-бескрайней тьмой, которая и производила однообразно-бескрайнюю похотливую черноту, потому что в ней были чьи-то чёрные похотливые глаза.

И вдруг эти глаза рванулись вперёд из страшного, злого, чёрного дыма, обнажая фаллосоподобный рог, козлиную морду, тучное тело, покрытое мохнатой чёрно-коричневой шерстью и переходящее сзади в медно-красный чешуйчатый хвост.

В порыве устремления вверх хвост толкнул Лёху на снег и оставил его лежать сотрясаемым в отчаянном рыдании, а потом мощным взмахом увлёк своё мохнатое тело прочь – в тёмное беззвёздное небо.

Козерог летел по центральному проспекту города, заглядывал людям в лица, и на них запечатлевался его взгляд. Эта печать заставляла людей бесстыдно рассматривать друг друга. Женщины, гуляющие под ручку со своими мужьями, искали чувственных взоров встречающихся мужчин и юношей. Мужчины, опуская глаза вниз, придавали им вектор в сторону впереди идущих девушек в коротких куртках, искушаясь соблазнительной молодостью ягодиц, обтянутых облегающими брюками и джинсами. Юноши, помимо прочего, не стеснялись оглядывать противоположный пол с головы до ног, мечтательно задерживая взгляды между последних, дорисовывая в фантазии скрытое на основе видимого. Девушки, находя услаждение в таковом внимании, заигрывали с движениями своего тела, чем сеяли в сердцах искушаемых неудовлетворённые семена похоти.

– Скучно, Господи, как же скучно! – сказал Козерог и извлёк откуда-то из складок своей шерсти стеклянную шкатулку, заполненную серым дымом, сквозь который просматривалось некое кровавое месиво. – Что наша жизнь? – ухмыляясь, спросил он себя и, достав из кровавого месива своей шкатулки человеческое сердце, саркастически ответил: – Игра. Ставки сделаны, господа! Чьё это сердце? Это сердце человека с живыми игривыми глазами. Отжило. Доигралось, – морда Козерога сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а фаллосоподобный рог эрегированно побагровел. – А это? – из кровавого месива шкатулки возникло другое сердце. – Это Алексан-Саныч. Бедный, бедный Алексан-Саныч!.. Ты не знаешь, как играть в эту игру, а я знаю, и поэтому я тебя съем, – морда сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а на фаллосоподобном роге эрегированную багровость разрезали кривые линии фиолетово-пурпурных вен. – А это мой милый безрассудный мальчик, любимец глупеньких невинных девочек, маленький Козерог, – и очередное сердце разделило участь двух первых, поскрипев жилами на зубах Козерога. – А это что? – его мохнатые руки вытащили из шкатулки кровавый ошмёток мяса со свисающими трудноузнаваемыми органами. – Это вагина Светланы Сергеевны. Game over, my favorite bad pussy! Do you know me? Don’t worry, I know you. А где же похотливые глазки твоего супруга? Ах, вот они!.. – Козерог со стоном наслаждения поглотил ошмёток мяса со свисающими человеческими глазными яблоками, и кровь обильно потекла по козлиной бороде, а фаллосоподобный рог с набухшими фиолетово-пурпурными венами встрепенулся мелкой дрожью. – Ах, играй, великий Козерог!.. Играй, жги, ломай эту проклятую скуку!.. Разгорайся, гори, сгорай в таком смертельном и таком сладком огне азарта и позитива!.. Убей, Козерог, убей себя позитивом!.. Бонусы! Бонусы! Где мои бонусы? – его морда наклонилась к шкатулке и залпом высосала из неё серый дым. – Ах, какие вкусные, сладкие души у вас, мои маниакальные скверноумцы, Олег Генрихович, Иван Арнольдович и, о дивный аромат, Анечка Исаковна!.. Ем умственное тело слушателей ваших, несчастных Олега и Евгении, – на вскинутых в экстазе руках Козерога пульсировали два человеческих мозга, и когда он съел их, фаллосоподобный рог покрылся липкой испариной. – И пью умственную кровь делателей ваших, модных юношей, двух девиц – некрасивой и той высокой в обтягивающих джинсах, молодого человека в стильных очках и его товарища с восточной бородкой, а также Веры Козловой, лобызаю бесстыдное божество твоё, о тихая девочка, – он выпил кровь из шкатулки и потряс её в руках. – И вот они, драгоценные жемчуга, грязные выделения грязной жизни хорошенькой девушки Яны, грязное семя грязного человека Вадима Вадимыча, сок блудливого желания Максима, сок животной страсти и страдания Артёма, Аллы, бритоголового молодого человека, которому она отдалась, и всех других молодых людей, которым она ещё отдастся!.. – из запрокинутой шкатулки на вытянутый козлиный язык попадали капли мутной вязкой жидкости, и фаллосоподобный рог, затрепетав в оргазме, извергнул из себя обильные брызги чёрной слизи.

Кончив, Козерог заглянул на дно шкатулки. На дне, прилипнув к окровавленному стеклу, лежало нечто с еле различимыми чертами женского интимного места. Глаза Козерога сверкнули негодованием, и он прошипел, точно змея:

– Кажется, это принадлежит той дурочке, секретарше Алексан-Саныча. Но какой, к дьяволу, Алексан-Саныч? Какая, к дьяволу, секретарша? По правилам игры в моей шкатулке должна лежать другая вагина!..

И он, обогнув безымянный парк на окраине большого города, устремился к одной из многочисленных девятиэтажек в районе церкви Святого Духа, что в Козерогах. Его глаза молнией рванулись на свет мигающего новогодними гирляндами окна на втором этаже, превратив фаллосоподобный рог, козлиную морду, тучное тело, покрытое мохнатой чёрно-коричневой шерстью и переходящее сзади в медно-красный чешуйчатый хвост в облако чёрного дыма. Облако рассеялось и медленно осело на снег бесцветными хлопьями, а страшные, злые, чёрные пристальные глаза пристыли к тому, мигающему гирляндами, окну, проникнув в структуру стекла.

В красиво обставленной комнате в кресле сидела Кристина. На ней была надета белая домашняя маечка. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. Перед ней на коленях стоял Костя. А она, умиротворённая, приветливая, смотрела на него тёплым взглядом, излучающим домашний уют.

– Привет, – сказала Кристина, кротко улыбнувшись. – Где же ты был? Я тебя ждала…

– Милая… милая… любимая моя… Кристи… – прошептали его губы.