Ферестан Д'Лекруа - Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе

Давно потухло небо, и теперь Расальхат укрывался в шёлковую вуаль абсолютной тьмы.

Тьма немыслима без света, как тень без предмета.

Раздались шаги – один звонкий, как колокол, как воющий набат, что хоронит сразу целый город, в одночасье опустевший от чумы. И тут же второй шаг – тихий, лёгкий, как перо, опускающееся с благословенных небес, но одновременно слышимый всеми интуитивно, на грани сразу всех чувств. Образом, запахом, звуком – лёгким колокольчиком, касающимся барабанных перепонок и, что самое главное, щекочущим само сердце, ибо души давно нет, именно второй шаг возвещал о…

А следом ещё и ещё – шаг за шагом – вслед за единственной яркой вспышкой белого света, в Расальхат вернулась его хозяйка. Как в чашу приходит вино, так и она раз за разом возвращалась сюда отдохнуть. В Расальхат пришла Смерть.

Каин ждал её, не зная, почему именно сегодня, но ждал. Годы легли серой пылью, всклокоченной птицей Синь, что летит к одной единственной звезде через всё мироздание. Годы легли костяной дорогой под ноги этому ожиданию. Дорога пройдена. Почти. И свет в конце пути уже давно за спиной. Но почему так ярко впереди? И так темно внутри?..

…себя…

Каин слез с камня, на котором прозябал последние две вечности. И пошёл, как ходил обычно, – тихо, пугливой мышью. Только теперь его дорога будет не среди зловонных стоков города богов. Не среди крыс, нечистот и чужих голосов, приносимых дождевой водой сверху – с улиц. Хотя ему и было всегда достаточно их, чтобы чертить горизонт времён, чтобы видеть тот мир и всех тех, что рождены благодаря ему. Достаточно для возможности знать и понимать все языки бесчисленных миров.

Сегодня он шёл по тем улочкам. Сегодня ему вслед выли, поджав хвосты, уличные собачонки. Сегодня к его дыханию прислушивались жители этого странного места.

Наверное, стоило переодеться перед встречей с Ней. Негоже выглядеть так перед дочерью: сгнившая много веков назад одежда лишь в силу целостности с ним ещё не осыпалась на белеющую в ночи дорогу. Но времени не было. Да-да, спустя столько лет, столько миллиардов секунд времени уже не было!

Она шла медленно, предвкушая одну из самых желанных встреч. Встречу, которой не могло быть, не должно было быть! Но правила устанавливала не Она и не Она их меняла.

Незримой рукой Творящей была стёрта печать с Его лба: «Прощенья нет»… и вместо неё короткая роспись белой руки в чёрной сетчатой перчатке на Его руке – там, где бесконечный луч вдруг стал отрезком. Точка. И шесть букв росписи: «Смерть».

Всё, что могла она, всё, что успела, – написать короткую записку. Пусть он получит её накануне. Пусть и не успеет проститься с ней – его дочерью. Не успеет простить её.

Таков закон. Таковы правила. И не ей менять их.

«Отец, тебя отпускают. Ты – прощён. Ты нужен небу. Не здесь, а там…

Прости.

Всегда твоя – Смерть».

Они встретились на Площади Семи. Уже не в том мире, где они родились. В триллионе секунд с того мгновения, когда рождение стало преступлением. Когда убийство брата породило совершенно новую форму существования – не уход в конце Жизни в новую Жизнь, не сотворённые первым Миром круги перерождений сансары, не вечную жизнь Эдема. Смерть – падение в небо.

– Дочь. Мортис!

– Да, отец. Каин.

Он протянул ей единственное, что сопровождало его всю бесконечно долгую жизнь – ту самую свирель, сестру ножа. Ту самую свирель, что выронил из рук его брат Авель в момент…

– Не нужно.

– Как память обо мне! Дочь, неужели ты хочешь меня забыть?!

– Ты всегда со мной, отец, – и она, открыв глубины своего чёрного покрова, показала ему кожаные ножны и покоящийся в них железный нож с окроплённой пыльной охрой рукоятью – брат свирели. – Одно из условий, отец, твоего прощения…

Она запнулась.

– Отпусти его!

Мгновение. Увы, глаза первого убийцы нельзя было разглядеть в беззвёздной тьме. Лишь в одну из тех вечных секунд скользнувшие в чёрных кудрях Смерти алые звёзды отразились в его зрачках, его слезах.

И его губы шептали: «…не болит ли голова у твоего брата Авеля, Каин? Не болит. Не болит. Не болит…»

– Прости!!!

И Каин швырнул железную свирель, сестру железного ножа, – швырнул как можно дальше. И она упала среди выросшей на месте недавно стоящих домов травы. Чужая земля приняла последнюю кроху души сына совсем другого мира. Раскаяние Каина, когда его уже простили. Последняя звезда каплей рассветной росы прокатилась по мертвецкой стали, отражая последние и единственные объятья отца и дочери. Объятья смерти… и входящий в сердце отца нож – брат железной свирели.

Чёрный вечер сменился обычным утром, когда в Расальхате, городе забытых богов, вновь зажигаются свечи громадных ламп, заменяющих солнце, – там – в вышине чужого неба, ставшего для совсем другого мира родным.

«Вавилон». Планетарная система Чиар

Когда утро неискусственным светом золотит багровые, лишь видимые истинному зрению детей и кошек, купола Храма проводов…

Когда провода превращаются в чёрных змей, символ ещё не наступившей, но уже торжествующей эпохи…

Когда?

Таких городов ещё нет на картах, но есть такие миры, где электрический свет дороже солнечного. Но, несмотря на это, весь мир всё ещё не ценнее единственной слезы ребёнка.

Наступает утро детей.

Города, в коих есть движимые любовью, порывами, иными чувствами пары – мужчины и женщины, такие города, а вместе с тем улицы, храмы и всходы 1 1 Всходы – ступеньки, ведущие к храму. , заполняются детьми.

Да, да! Они появляются одним прекрасным утром без всяких не дающих спать соседям ночных бдений. Дети приходят из сгустившегося воздуха, выходят из зазеркалий магазинных витрин, да и пучки чернеющих химерами проводов порой сотворят черноволосого мальчишку или девчонку.

Так или иначе, в одно утро самые оживлённые улочки городов под Небом заполняются детьми-без-родителей.

Сегодня такое утро.

Кто-то ещё по дороге на работу, спеша, но не опаздывая, оставил стоящим на своём пути детям, случайно или намеренно, флакончик с мыльными пузырями. И вот теперь улица наполнялась сразу тремя самыми сокровенными частичками мироздания – детьми, мыльными пузырями и детским смехом. Утро рождения обещало быть весёлым.

Дети не желали стоять на месте, бегали, но не убегали от незримой, но явной точки своего появления (да, да, без родителей далеко не уходить!) за пузырями, друг за другом. Наверное, они бы играли в салки, если бы родители научили их. А так – добежит желтоволосая девочка до очередного мальчишки-без-родителей, постоит, посмотрит в его такие же, как и у самой, голубые глаза-озёра, и плакать. Вот только порой остановится рядом с ней случайный прохожий – молодой или старый, женщина или мужчина – взъерошит влажной от вымокшего в её слезах воздуха пятерней жёлтенькие волосики, да и уведёт девочку за собой… Называя её уже не девочкой-без-родителей, а Дочкой или Внучкой, лишь чуть позже рождая в первых словах любви к своему ребёнку Имя.