София Кульбицкая - Профессор Влад

В том-то и беда, пояснил он, что, в сущности, ему и придраться не к чему. Циничный мерзавец настолько хитёр, что ни разу не выступил с открытым забралом, предпочитая мелкие, но подлые булавочные уколы. К примеру, взгляд – снисходительный, полный жалостливого презрения. Насмешливый тон. Подчёркнутое игнорирование его, Оскара Ильича, присутствия в те нередкие вечера, когда мать уходит на дежурство, а по дому принимается шастать очередная красотка в неглиже. Или даже несколько красоток сразу: гадёныш в этом деле весьма нечистоплотен, зато завел привычку демонстративно мыть руки после каждого рукопожатия с отчимом!.. За столом тоже выставляется напоказ холодная, брезгливая, молчаливая аккуратность: ни одна крошка хлеба, выпавшая из отчимова рта, ни одна случайная лужица кофе не остается без внимания – все идет в зачёт. Одно слово – мерзавец.

– То ли дело ты, Юлечка, – льстиво сказал он, потрепав меня по макушке. – И за что этим Свиридовым так повезло с ребёнком!..

Все эти разговорчики ничуть не маскировали того факта, что Оскар Ильич соскучился. Он то и дело косился на телефонный аппарат, а однажды даже дёрнулся было к нему, – но тут же сделал вид, что из чистого педантизма поправляет сложенные на трюмо справочники; я услышала, как он пробормотал: «Сама позвонишь, никуда не денешься…» Но подспудная тревога нет-нет да и пробивалась наружу, так что Оскар Ильич (теперь делавший вид, что просматривает текущую прессу) всё чаще отбегал на кухню покурить; а так как человек он экономный, то вскоре вся наша квартира пропиталась тошнотворным запахом «Пегаса». («Не гонялся бы ты поп, за дешевизной!» – бормотал под нос папа, с окостеневшей улыбкой Будды внимая оптимистичным рассуждениям шурина о «маленьких хитростях семейного бюджета»).

– Голова что-то разболелась, – посетовал дядя Ося после очередного зловонного перекура. – Кто бы полечил мне голову?..

Тут он, к моему изумлению, с ногами взгромоздился на тахту, где я мирно сидела в уголке, изучая журнал «Наука и жизнь», – и не успела я ничего сообразить, как его лицо уже утыкалось мне в колени; в следующий миг оттуда донеслось сдавленное: «…возложи руки мне на затылок!..» Я нерешительно повиновалась, с трудом сдерживая брезгливость: блёкло-рыжие волосы дяди оказались неприятно мягкими и влажными на ощупь (стояла жара). Несколько минут прошло в сосредоточенном молчании; я боялась шевельнуться – не так давно в переполненном вагоне метро меня прижал почтенный седоволосый старец, и с тех пор я относилась к мужчинам с подозрением. Хорошо ещё, что Оскар Ильич лежал спокойно, расслабившись, и ровно, глубоко дышал. Наконец, ему надоело:

– Нет, – с сожалением произнёс он, – ничего не получается. А вот когда Игорь… – Он не договорил, вздохнул, слез с тахты и отправился на кухню курить.

Вернувшись, он поинтересовался, как у меня дела с отметками, и потребовал показать «табель». Нет проблем, год я закончила вполне прилично – в основном пятёрки, несколько четвёрок по естественным наукам и тройка по новомодному предмету «москвоведение». – Что ж, молодец, – хмыкнул дядя Ося, закрывая дневник, – а вот Игорь у нас идёт на золотую медаль. – В его голосе звучало наивное отцовское самодовольство; к счастью, я вовсе не была тщеславна – и только от души посочувствовала дяде, который, видимо, ещё не совсем понимал, что со вчерашнего дня может смело считать себя бездетным.

Между тем антикварные часы в гостиной пробили три; пробили четыре; пробили половину пятого, – а Захира Бадриевна что-то не торопилась бежать к нам с повинной. Теперь Оскар Ильич уже не скрывал, насколько обеспокоен. Глистой вытянувшись на тахте, он тоскливо ел взором телефонный аппарат, словно пытаясь его загипнотизировать; увы – его глазам-бусинам далеко было до Гарриных, и адская машина упрямо хранила безмолвие. Лишь однажды – часов эдак в шесть вечера – она разразилась пронзительной трелью, от которой дядя Ося прямо-таки дугой изогнулся на своём ложе; но то был всего-навсего отцовский сослуживец, пожелавший напомнить рассеянному коллеге о предстоящем юбилее шефа.

Явилась мама – весёлая, шумная, как будто слегка помолодевшая за время отлучки; даже стоящая в квартире табачная вонь и унылое присутствие брата, которого она, по-видимому, почитала уже благополучно отбывшим, не слишком её расстроили. – Вы б хоть окна открывали, что ли!!! – загромыхала фрамугой в кухне; отдуваясь, обмахиваясь подобранной где-то рекламной газетёнкой, вернулась в гостиную, швырнула на стол сумочку, со вздохом счастливого облегчения плюхнулась на тахту и, поудобнее пристроив аппарат на колени, принялась накручивать диск.

Последующий час пополнил мои знания о жизни новым образчиком дядиного мировоззрения. Некогда, сказал он, усевшись за стол и грустно подперев щёку рукой, великие умы человечества, братья Люмьеры (?) изобрели уникальную вещь – телефонный аппарат; предназначением его было – быстро и без затруднений передавать информацию из одной точки пространства в другую, удаленную на тысячи, даже миллиарды километров. И как же они, наверное, переворачиваются теперь в гробу, видя с небес (?!), до чего кощунственно и бездарно используется их любимое детище!

Наконец, он не выдержал: встал, шагнул к маме и подергал её за плечо. Та рассеянно покивала. Тут с дядей произошло что-то страшное: мгновенно окрасившись в цвет собственных волос, он странно улыбнулся, ощерил зубы (впервые я заметила, что двух-трёх – по бокам – не хватает) … и вдруг как завизжит – слюна аж во все стороны брызнула: – Да сколько ж можно трепаться!.. Сколько ж можно трепаться?!.. Сколько ж можно трепаться?!!! – Эта истерика привела лишь к тому, что дядю изгнали из гостиной, захлопнув дверь за его спиной так, что на ковёр посыпалась штукатурка (дом наш старый, сталинский и давно нуждается в капремонте!), и сквозь узкий, давно осиротевший кошачий лаз, ещё во времена оны прорезанный в каждой двери кем-то из полувыдуманных, знакомых мне лишь по старым пожелтевшим фото усатых отцовских предков, вновь пополз омерзительный запах «Пегаса»; а я думала: удивительно, до чего он стал вздорный. Раньше он себе такого не позволял…

Бдзы-ынь! – стоило подругам распрощаться, как «уникальная вещь», точно издеваясь, заголосила вновь. Мама вздрогнула и потёрла измученное ухо:

– Але?.. – со вздохом сказала она, – да?.. Какой ещё Гарри?.. А, это ты, Игорёк…

– Ну я же говорил!!! – раздался в прихожей горестный, рыдающий вопль, и в следующий миг дядя с грохотом влетел в гостиную, едва не сорвав дверь с петель; но сокровище было в моих руках и оттуда слышался незнакомый, взрослый и вместе с тем страшно родной голос:

– Привет, Юлька! Как жизнь?.. Как жизнь, спрашиваю?..