Кайркелды Руспаев - Горький аромат фиалок. Роман. Том третий

– Ну, она и разобралась – чего тебе еще надо? – сыронизировал Азамат, – Ведь она не обещала, что Заманжол Ахметович будет восстановлен.

– Ладно, ребята, оставим этот разговор, – сказал Заманжол Ахметович.

– Как это – оставить?! – не согласилась с ним Катя, – Мы не можем этого так оставить. Правда, ребята?

И она оглядела одноклассников. Те улыбались ей, не зная, что сказать.

– Ну что же вы все молчите? – не унималась Катя, – Что, – съездили один раз в столицу, и вышел весь запал? Слабо до конца добиваться справедливости?

– Но что мы можем еще сделать? – сказала Анара.

– Поговорим еще раз с Санией Калиевной. Не поможет – обратимся к президенту.

Ребята заулыбались недоверчиво.

– А чего – напросимся прямо к президенту. Неужели он не примет нас?

Заманжол с интересом оглядывал своих бывших учеников.

Анара пожала плечами. Мол, почему бы не напроситься?

Тут в разговор вступил Шокан. Он сказал:

– Правильно говорит Катя – нужно еще раз съездить в столицу. Жаль – я не смогу. Но, если что, звоните. Я помогу.

– Чем это ты сможешь помочь? – Анара взглянула на него с удивлением.

– Подам рапорт Главнокомандующему Вооруженными Силами.

– А при чем тут главнокомандующий?

– При том, что он и президент – это одно лицо.

– Да иди ты! – Анара засмеялась и вместе с ней засмеялись и остальные. Заманжол смотрел на своих веселящихся учеников и думал:

«Какие они все же славные! И ведь они добьются справедливости. Обязательно добьются!»

Мама Шокана выглянула из кухни и крикнула, перекрывая шум и смех:

– Девочки, давайте уставлять столы. Шокан, попроси гостей к столу.

Все поднялись со своих мест и начали, – кто усаживаться за стол, а кто – уставлять стол всякими яствами. Заманжол придвинулся к папе Шокана, освобождая место рядом, и только тут заметил маму Анары – все это время эта женщина просидела в углу незамеченная.

– Здравствуйте, – поздоровался он с ней. И добавил:

– Извините, я забыл ваше имя.

Вообще-то Заманжол не знал ее имени – он видел ее лишь однажды, когда подрались Азамат и Шокан, и Дарья Захаровна почему-то пригласила и маму Анары. Тогда она посидела молча и ушла.

– Мое имя – Зайнаб, – сказала мама Анары.

– А по отчеству?

Зайнаб смутилась. Она сказала:

– Зовите меня по имени – у меня нет отчества. У меня не было отца. И матери тоже. Я выросла в детдоме. И очень признательна вам, за то, что усыновили мальчика – вы подарили человеку отца. И когда ваш сын вырастет, он будет с гордостью произносить свое отчество.

И она улыбнулась. И эта улыбка совершенно преобразила казавшуюся невзрачной женщину.

«Вот на кого похожа Анара, – подумал Заманжол, – Она тоже преображается улыбаясь».

– Простите, но моей заслуги в том нет. Это Балжан, моя жена, решила усыновить Толегена, – сказал Заманжол смущенно.

Мама Шокана решила сгладить неловкость и сказала:

– Заманжол Ахметович, поздравьте нас – Шокан с Анарой поженились.

Все обернулись к ней.

– Да, я не шучу, – сказала она, – Они уже побывали в загсе и подали заявления. Вот только не успели зарегистрироваться. И сыграть свадьбу не успеем – Шокан завтра уезжает. Ну да ладно – отгуляем, когда вернется.

Все начали наперебой поздравлять Шокана и Анару. Азамат крикнул:

– Посадить жениха и невесту во главе стола. Сейчас сыграем малую свадьбу. А я буду дружкой.

– А я – подружкой! – подхватила его шутку Катя.

– Нет-нет, ты не годишься! – запротестовал Азамат, – Подружкой будет Оля.

Но Катя протиснулась к Анаре, и, схватив ее за руку, начала умолять:

– Анара, давай я буду твоей подружкой, а?

Та со смехом согласилась. Азамат начал отталкивать Катю от Анары, та отчаянно сопротивлялась. Началась возня, и все потонуло в шуме и смехе.

Когда все уже сидели за столом, предоставили произнести тост родителям Шокана. Отец говорил о том, чтобы его сын выполнил свой долг с честью, и вернулся из армии, не опозорив себя и своих родителей. Мама Шокана поднялась со своего места, но не смогла сказать ничего – расплакалась. Все начали успокаивать ее. Шокан сказал:

– Мама, не плачь – не на войну же я ухожу. Ты и не заметишь, как пролетят эти два года.

Потом обратился к своему учителю:

– Заманжол Ахметович, скажите вы свое пожелание. Мама что-то совсем раскисла. А я-то считал ее сильной женщиной.

Все заулыбались, а Заманжол встал и заговорил серьезно:

– Да, Шокан, наши мамы сильные женщины. Они плачут, переживают, но их нелегко сломать. Я что хочу сказать – конечно, служба не война. Да. Но и не мед. Не хочу кривить душой, говорить, что это пустяк. Нет, это очень серьезное испытание. И желаю тебе пройти это испытание с честью, не уронив своего достоинства. У нас какие-то непонятные традиции. Везде действуют неписанные законы – в тюрьме, в армии и даже на гражданке. И человек иногда не знает, где он – за решеткой или на воле. И везде ему приходится отстаивать свое человеческое достоинство, доказывать каждый день, каждый час, каждую минуту, что он человек. Свободный человек, а не раб. И что с ним нужно обращаться, как с человеком, а не как с рабом.

Заманжол оглядел присутствующих и, заметив печаль на их лицах, постарался вернуть праздничное настроение, царившее до этого за столом.

– Что вы приуныли? Не надо смотреть на жизнь так печально. Вопреки всему она прекрасна. Я желаю тебе, Шокан, отслужить с честью и вернуться к маме и папе. И к своей Анаре. И пусть меж вами всегда будет любовь. Ведь без нее жизнь – не жизнь.

Все зааплодировали Заманжолу Ахметовичу, а он улыбнулся и сказал:

– Не надо! Я же не артист.

Когда выпили за тост учителя, Шокан спросил:

– А вы служили, Заманжол Ахметович?

– Да. Я рос слабым и болезненным. И к восемнадцати годам еле набрал нужный вес и рост, чтобы пройти комиссию. И когда я сидел вот так же на своих проводах, и потом, в пути к месту службы, мне казалось, что все – жизнь кончена. Передо мной словно стояла черная ночь. Да, мне пришлось нелегко, особенно в первое время. Но в армии я обрел своих друзей, и мы сплоченно противостояли всем бедам. Да, тогда у меня были друзья.

Заманжол вздохнул и добавил:

– Пусть и у тебя будут верные друзья – с ними жить намного легче.

И Шокан отправился служить. Попал он на границу. Он вначале обрадовался, узнав, что станет пограничником. Ведь это так романтично. Но очень скоро понял, что романтика и служба на границе – две разные вещи. И несовместимые. Потянулись тяжелые будни. Днем муштровка и многокилометровые марши вдоль границы. И все это на голодный желудок. Голодом не морили, но Шокану еще ни разу не удалось поесть, как следует. Все урывками что-то перехватывал.

Ночью издевательства стариков. Деды устроили «принятие присяги». А выглядело это так – после отбоя они построили салаг, и замкомвзвода Шилов, здоровенный сержант, начал бить «принимающих присягу» в грудь прикладом автомата. Считалось, что «присяга принята», если салага выдержал достойно этот страшный удар, если он не свалился с ног, как подкошенный. Кто-то выдерживал, а кто-то падал и тогда этому несчастному сообщали, что он не прошел обряд посвящения, и что придется еще раз «принимать присягу» – потом, когда немного оправится. «Принявших присягу» одобрительно хлопали по спине и, поздравив, отводили в сторону. Не сумевших принять обзывали всякими обидными словами, мол, слабак, баба и т. п. Тех, кто отступал, устрашившись занесенного приклада, хватали за руки и подводили силой к Шилову и тогда тот бил особенно зло, так, чтобы затвор автомата взвелся самопроизвольно от удара.