Анатолий Шерстобитов - ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой

Работа в райкоме ухватила властным смерчем и вовлекла совсем в новую жизнь, порой сумбурную, но всегда динамичную, престижную и очень ответственную, уж тут-то каждый шаг нужно было выверять и выверять. А еще месяца полтора спустя я получил аттестат и поступил заочно в техвуз, на доменщика мартенов, вуз этот у нас под боком, недобор туда хронический. Получил, кстати, аттестат и тезка, молодец, одолел-таки экстернат, молодец, этого уж ни убавить, ни прибавить. Но на юрфак университета не выгреб, перекинул документы в педвуз, тоже на заочный факультет. Словом, графа в моей анкете скоро должна была получить желанное «н. высшее» (неначатое высшее, шутили коллеги в райкоме), а это уже полновесность кандидатуры на любое из мест, хоть в правительстве.

Незапланированная же вакансия в райкоме образовалась оттого, что ушел заворг. Странный парень, с какой-то придурью, проработал всего-навсего года полтора, стали готовить его на первого – ну все тебе в ноженьки устилается! – а он, чистоплюй, вдруг объявил, что в комсомоле работать боле не хочет. Как ни с ним не бились, каких только пакостей не сулили – бесполезно, ушел фотографом в быткомбинат. Странный. Я взялся как-то перебирать после него ящики стола и нашел один блокнотик, где он в тягучие часы хода бюро рисовал и упражнялся в стишатах. Ой-е-ей! почитаешь их и весь комсомол предстает в жутком пародийном свете, сплошное сборище рвачей, никакого проблеску, сплошные издевательские хаханьки, полнейшее безверие в наш строй. Где он рос? Ладно хоть еще не задействует жало в открытую, но ведь доведись случиться какой-нибудь перетруске-заварушке, он же первый хрипы нам рвать будет, раздавит, не дрогнув. А сколько таких молчунов, себе на уме, косящихся злобно с обочины, ждущих своего часа, вечно всем недовольных. Да тот же Дикон из этой же гвардии. И ведь довольно благообразный вид у пачкуна, этого Анатолия, – не пьет сильно, начитанный и башковитый, искусствами интересуется. Это ведь надо решиться, инженеру податься в фотографы, в лакеи, карточки он правда делал добротные, выставку даже как-то раз в клубе организовал, но больше какие-то рощи, рожи младенцев, стариков. Мелькнула у меня мыслешка, а не показать ли этот блокнотик нужным людям, чтобы четче обозначить нашего потенциального врага, но пожалел, отдал владельцу, на что он и не особо возрадовался, странный, неужели даже не опасается вскрыть свою сущность? наглец! или так уверен в себе, чувствует силенки? да раздавят ведь, как таракана, играючи и походя…

В кабинете нас тогда было трое: я, Зинуля, толстенная незамужняя деваха лет двадцати пяти, секретарь по учащейся молодежи, и Гена, заворг, мой микрошеф. Гена был неутомимее секундной стрелки, сидеть он совершенно не мог, весь день мельтешил перед глазами, бестолково метался, искуривая до двух пачек дорогих сигарет с фильтром. Совался Гена во все дела, свои же кисли и уже в ранге сверхсрочных перекочевывали на мой стол.

Три телефона на одном проводе, но при звонке я всегда кликал из коридора Гену, и тот, отшвыривая в урну только что подкуренную сигарету, бросался к трубке, сообщал без тени разочарования или обиды, что спрашивают меня или Зинулю. Он носил темные очки – один глаз был подернут бельмом – всегда был в безупречном костюме и галстучке, благоухал сигаретами и приятным одеколоном. За плечами у Гены педвуз, в наличии стойкое отвращение к школе.

В довесок к неорганизованности на работе он имел совсем губительную для его карьеры черты – был невосдержан и нестоек к спиртному. Я помню, как изумило меня в первый раз его скоротечное опьянение, в общем-то, после заурядной трехсотграммовой дозы водки. Гена тогда что-то маловнятно залопотал, завращал из-за ушедших на кончик носа очков бельмом, а потом, вдруг, решительно пошел прочь, все глубже и глубже припадая на правую ногу, прошел так с десяток шагов и рухнул лицом вниз.

Я было бросился его поднимать, но Первый, Виктор Пионов, велел не трогать его, сказал, что Гене желательна вылежка, стравление отработок через рот и прочие шлюзы. Посетовал при этом на свой последний недосмотр, когда Гену транспортировали, не вложив как всегда в ОЗК (общевойсковой защитный комплект, непромокаем), отчего до сих пор не выветрилось от мочи сиденье.

Пионову я, судя по всему, с ходу пришелся по душе, и он зачислил меня в «великолепную четверку», в какой помимо нас с ним были председатель райкома профсоюзов работников сельского хозяйства и молодой военком, все при конях, все вольные казаки, в любое время суток могли десантироваться в нужную точку и чуток развеяться от бесконечных дел.

Встряску эту нередко мы начинали прямо в кабинете у Виктора, в рабочее время, он и банковал, был у него спаренный ящичек под замком, где всегда сыскивалось необходимое – водка, сухая колбаска, минералка… Исполнялось все при открытых дверях, весьма ловко и артистично, никому даже в голову не приходило, что заняты мы чем-то иным, а не деловыми вопросами. Пропустив грамм по двести, мы созванивались с кем нужно и благополучно отбывали на природу.

Останавливать и проверять наши машины никому из гаишников никогда не приходило в голову. К уязвимым недостаткам Виктора можно было отнести слабость к слабому полу, был он на этот счет гораздо слабее меня, алчен просто-таки, порой, на какую-нибудь свежатинку до неосмотрительности, что весьма рисково, загорит ведь синим пламенем, ежель кто откроет на него глаза пошире, и ведь растил озорник двух дочерей, супругу имел образованную.

Но все эти встряски, разумеется, были краткими эпизодами без ущерба основному делу, а дел было невпроворот, чего только стоил начавшийся обмен документов, да еще нашему райкому была предоставлена высокая честь начать его первыми в области. Без ложных прикрас, работал я тогда добросовестно, изо всех сил, но чувствовал, что так меня хватит ненадолго, тащить работу и за Гену становилось невмоготу. А ведь орготдел, по моему тогдашнему разумению, для общей же пользы, должен был состоять из энергичного парня, контачащего с секретарями первичек и девчушки-бумаговодителя, грамотной чистописаки, такую учителку я тогда уже присмотрел. Вскоре терпение мое лопнуло.

Попросил я как-то в обед у Пионова машину – шофер был в отгуле – и вдвоем с Геной мы помчались в ближний совхоз по делам обмена. На обратном пути надумали искупнуться и завернули на один из плесов. Как-то нечаянно у меня обнаружились четыре бутылочки пивка, микрошеф благосклонно принял угощение, после пивка сыскалась и водка…

Ранним утром я уже был у Гены и якобы испуганно распрашивал его, не помнит ли он, где мы вчера еще были, где расстались и не натворили ли чего непотребного? Тот мертво, надежно ни черта не помнил. Жена Гены блекло оповестила нас, что идет нынче в райком партии, поделится соображениями, как понадежнее разогнать нашу богадельню. Гена обнял ее худые коленки и заверил клятвенно, что это в последний раз.