Елизавета Романова - Анорексия. Непоставленный диагноз

Всю зиму девяносто девятого года мы ели картошку, варенную в мундире. О, вы не представляете, какое это лакомство!

Когда картошка готова, мы с мамой сливаем воду и перекладываем картофелины в большую миску, а затем, перекидывая горяченные картофелины из руки в руку, чтобы не обжечься, снимаем шкурку.

А дальше все просто. Мама любит картошку с квашеной капустой: накладывает в глубокую тарелку капусту, туда же отправляет крупно нарезанные картофелины, поливает растительным маслом и перемешивает.

А мы с папой любим просто картошку с маслом. Картофелина сначала посыпается солью, а затем макается в растительное масло. Пища богов, честное слово! И никому такой рацион не казался убогим. По крайней мере, нам, детям, безумно нравилось, и не было мыслей о том, что кто-то богат, а кто-то – беден. Возможно, от того, что в нашем небольшом городке все были одинаково бедны.

Я некрасива. Не знаю, как чувствуют себя красивые девочки, а вот таким некрасивым, как я, живется… непонятно. Обычные девчонки могут стать хорошенькими, а как быть тем, кому природа не оставила шансов?

Мой строгий папа взял на себя функции природы и не оставил мне шансов. Он всегда переживал, что излишне открытое тело может привлечь мальчиков, излишне красивое или яркое лицо может привлечь мальчиков, что-то еще может привлечь мальчиков…

Поэтому мне покупались вещи на несколько размеров больше, не разрешалось носить брюки и стричь волосы. Словом, к 10 годам я представляла собой этакого лохматого бровастого зверька. Зато я сидела с самым красивым мальчиком в классе и, конечно, была влюблена в него! В шестом классе я устрою ему настоящий допрос, а пока…

С завидной регулярностью – раз в неделю – я шлепалась в обморок. Девяностые сказывались на здоровье, мой гемоглобин был катастрофически низок. Кажется, тогда я была именно той, кем мечтают стать нынешние девчонки: худенькая, бледная, грустная, изможденная… Этакая аристократка в вещах с чужого плеча.

Все свободное время я читала и мечтала. Я мечтала быть красивой и волнующей, центром компании и звездой… города? Страны? Нет, всего мира! Оставаясь дома одна, я заворачивалась в покрывало, как в мантию, и сама с собой играла в королеву: вышагивала царственной походкой, отдавала приказы, странным эхом отдававшиеся в пустоте дома, медленно усаживалась на стул как на трон и, оттопырив мизинец, пила роскошный воображаемый чай из воображаемой фарфоровой чашечки.

В 10 лет я читала – о, ужас! – классику: произведения Достоевского, Тургенева, стихи Есенина и Блока. Не любила Пушкина, возможно, мне не нравились его оптимизм и веселость, не знаю. И, конечно, я продолжала мечтать. В своем воображении я побывала на всех светских мероприятиях и балах Петербурга девятнадцатого века, ерошила пшеничные кудри Сергея Есенина в полуденный зной села Константиново, молча стояла в углу гробоподобной комнатушки Раскольникова. Я странно жила.

Нашла фотографию тех времен. Новогодний утренник в школе, я в платье снежинки стою у ёлки. Да-а-а, платья снежинок в те времена были у всех. Мое взрослело вместе со мной – я надевала его каждый новый год, начиная с пяти лет. На первой фотографии в этом платье – детсадовской – я сижу на лавочке, платье стелется по полу, распущенные длинные кудри тоже почти на полу, я исподлобья смотрю на фотографа.

Я росла, платье становилось все короче, но налезало на меня. Фото четвертого класса: я ростом почти с ёлочку, установленную в кабинете, платье мне совсем коротко, худенькие длинные, как у цапли, ножки, – в белых колготках и белых же сандалиях. Длинные волосы, серебристая мишура, украшающая мой лоб, словно самая роскошная в мире алмазная диадема.

В 10 же лет началось мое половое созревание: прыщи и месячные. Не знаю, почему вместе с менструациями не появилась грудь, зато помню, как ужасно я мучилась от прыщей в то время, когда все одноклассницы обладали прекрасной чистой кожей. И как же меня ужасали месячные! Они начались совершенно внезапно, в декабре 99 года. Я тогда постоянно ходила на лечебную физкультуру в детскую поликлинику, боролась со сколиозом. Первые месячные начались во время занятия в поликлинике. Придя домой и обнаружив пару уже ставших коричневыми пятнышек на трусиках, я испытала настоящий шок и ужас. Что это? Я ранена? Я умираю? Что со мной?

Мама никогда не говорила со мной об этом. Возможно, считала, что еще слишком рано, возможно, просто не видела в этом необходимости. Вечером мама увидела это безобразие и наконец-то рассказала своей маленькой взрослеющей дочери, что же это такое. Рассказала, неловко подбирая фразы и боясь называть вещи своими именами.

А на следующий день о том, что я «стала девушкой» (цитата мамы), узнала практически вся родня. Ужасное чувство публичного обнажения, ужасное. Слишком сложное для десятилетнего ребенка, не способного пока еще с таким справиться.

Из последних лет двадцатого столетия родом и мой постоянный голод. Я все время хочу есть. Даже если только что поела и чувствую, что сейчас лопну, я все равно хочу есть. Не есть даже, а жрать. Я готова съесть все вкусности мира. Я не умею оставлять сладости или фрукты на завтра, я должна съесть все здесь и сейчас. Чуть позднее это изрядно скажется на моем весе и самоощущении, ну, а пока я живу в голодные, но яркие девяностые.

Каждые выходные меня отправляют к тете. Она мать моего братца Антона. Того самого, у которого нет папы.

И у меня вновь нет шанса отказаться, не поехать… Выходные у тети – это концентрация летних каникул в деревне. Хотя есть и некоторые положительные моменты: когда меня не трогают, я сижу в углу и читаю, пока остальные смотрят телевизор. Единственное условие: если вечером все сидят в зале с выключенным светом и смотрят какой-нибудь блокбастер, мне нельзя включить свет в другой комнате и читать. А смотреть все это мне неинтересно. Поэтому я сижу на полу и смотрю на книжный шкаф, на лакированной поверхности которого отражается экран телевизора. Так хотя бы интереснее.

Наверное, я лукавлю о том, что не могла отказаться. Мне просто было страшно. Мой любимый мужчина рассказывал, как в 14 лет ушел из дома и несколько месяцев жил один. Вот он – смог. А я боялась. Зря, наверное. Каждый вечер в деревне я представляла, как под покровом темноты захожу в сарай, угоняю старый велосипед и уезжаю в город. Однажды даже почти решилась на это. Но испугалась.

В этом же возрасте я впервые прочла роман «Унесенные ветром» и начала мечтать о превращении в прекрасную храбрую Скарлетт. Странная полярность тех лет – то ли болезненная истеричная Неточка Незванова, то ли сильная крепкая Скарлетт О'Хара – присуща мне до сих пор. И изрядно отравляет жизнь и мне, и моим близким.