Игорь Сотников - Напасть

– А язык у тебя на что? Убеди.

Серый даже не понимает, почему он должен объяснять такие элементарные вещи.

– А кулаки у тебя, на что? Убеди.

У Дуба существует своя альтернативная версия, которую он пока не озвучивает, не понимая, почему он должен объяснять такие элементарные вещи.

– Уроды! – процедив про себя, и хлопнув дверью машины несколько сильнее, чем этого требует ее закрытие, Шкет со всем своим пристрастием выразил необъективность по отношению к оставшимся в машине товарищам, которые, хоть и не красавцы, но все же не такие уж и уроды.

– Я им, чё? – горя от злобы, двигаясь по направлению нужной квартиры, причитал дорогой Шкет.

– Что-то, он быстро, – заметив, что Шкет, спустя буквально пять минут после того, как он скрылся в дверях подъезда, вновь появился на улице, прокомментировал это явление Серый. Но Шкет, между тем, не торопился присоединиться к своим товарищам, сидящим в автомобиле, и стоя у подъезда, как казалось, кого-то там выглядывал на дворовой площадке.

– Ну, и кого он там высматривает? – непонимающе задался вопросом Серый.

– Наверное, этого Виктора. – логичен Дуб.

– Если бы знать, как тот выглядит, то я соглашусь, – все-таки Серый слишком придирчив к Шкету.

– Ладно, пойдем вместе с ним посмотрим.

Серый решает, что лучше будет там, на месте узнать, чего это Шкет высматривает. Затем, они покидают автомобиль, и направляются к нему.

– Ну, и чего ты здесь стоишь? – Дуб умеет задавать нужные вопросы, чем он и занялся, подойдя к Шкету.

– Мне сказали, он собаку выгуливает. – ответ Шкета на многое открыл глаза.

– Собак, я люблю. – улыбнулся Дуб.

– А таких? – спросил Серый, спонтанно отступил назад на полшага, заметив, как довольно дородного мужчину тянет за собой ярость и мощь в одном пит-бультерьерском флаконе. На пути которого, не то что не задерживаются, а просто считают не нужным для своих, пока не драных штанов, останавливаться, другие любители собак.

– Да тут сразу и не поймешь, кто кому служит, – Шкет сегодня явно в ударе, поражая всех своими умозаключениями.

– Сука, заведут себе этих охранителей, а потом сами не знают, кого больше бояться – грабителей, или своего зубастого любимца, – видимо, для Серого эта тема знакома, раз он так живо на нее реагирует.

– Хотя… – пришедшая на ум Серому догадка, заставила его еще разок бросить очень внимательный взгляд на пса.

– Ну, так что будем делать? – вопросительность Шкета, на этот раз, очень даже к месту.

– Я думаю, верно, говорят, что собака друг человека, – слова Серого не то что удивили Шкета и Дуба, а заставили их недоуменно перекинуться взглядами друг с другом.

– Как видно, сегодня разговор у нас не получится. Так что, давайте отложим его до очень раннего завтра. – эти слова Серого всеми воспринимаются как сигнал к действию, которое и приводит их обратно в салон машины.

– Шкет, во сколько эти собачники с утра выгуливают собак? – заняв свое место в салоне машины, Серый сразу же задал вопрос.

– Да, наверное, по-разному. – не имевший даже кошки Шкет, откуда может знать о жизни домашних животных.

– Ну, раз по-разному, то тогда нас ждет ранний подъем. – подытожив результат поездки, Серый трогается в обратный путь.

– При всей бесконечности количества возможностей воздействий, мы в своих действиях, в основном, прибегаем к двум главным путям, либо используем для направления вескую внешнюю ветреность, либо же притягиваем взгляды, правда, тоже ветреностью, но только блестящей. И если первый путь, с его легким дуновением, лишь поверхностно побуждает к действиям, то второй – более глубинный. Ведь внешний блеск не просто притягивает, он, можно сказать, заставляет остановиться, завидевшие этот блеск-взгляды, и они, тут же обзавидовавшись, начинают подключать забившиеся учащенно сердца, которые замотивировавшись, включаются в свое, определенное этим блеском движение.

Бу любит, вот так, сидя за столиком в кафе за чашкой чая, пускаться в различные пространственные рассуждения.

– Значит, твоя вчерашняя демонстрация блесков новизны перед лицами тех модниц, была своего рода, втягиванием их в твои схемы действий? – сидящий напротив него Аз уже что-то подобное подозревал насчет Бу, который вчера слишком демонстративно вертел перед носом двух гламурных красоток, женской сумкой, которая каким-то неведомым способом, оказалась у него в руках.

– Это, что за… – только и успел спросить Аз, дождавшись Бу возле одного из кафе.

– Что, глаз не можешь отвести? – ухмыльнулся Бу в ответ.

– Да с какой стати? – удивился Аз.

– А вот они, как раз и не могут, – Бу кивнул в сторону красоток, сидящих за столиком в кафе и, забыв про свои смартфоны, похлопывая ресницами и выпучив вожделенно губки, чуть ли не прокусывая их, и слизывая с них выделяющийся филлер, не могут оторваться взглядом от того, что в его руках. После чего Бу, явно с издевательскими целями, ставит эту Виттон-сумочку на стол рядом с этими ледями, и, повертевшись на месте, (однозначно с целью потянуть время, для того, чтобы вид недоступности сумочки не только отложился у них в памяти, но и впитался с кровью в души этих, не сводящих своего взгляда лядей), своими несусветными действиями по отношению к сумочке, начинает истязать неокрепшие души лядей, не привыкших видеть такое обращение людей с их аксессуарами (человеческую скотину еще мало пороли, раз отдельные ее представители, так по-хабальски ведут себя с вещами!).

Так Бу, держащий в одной руке какой-то сверток, второй рукой вновь берет эту эксклюзивную сумочку, и зубами, вы слышите, зубами, отчего леди чуть не падают в обморок, начинает открывать застежку сумочки.

«Глотку ему перегрызть, мало!», так и читалось в глазах этих лядей. После чего Бу, сподобившись таким способом открывать этот женский аксессуар, начинает бесконечно жестоко сминать ее, засовывая туда недостойный сверток, которому ясное дело, место на помойке, а не в недрах оскверненного этим изувером изящества.

– Блин, не лезет, – слова Бу вкупе с его жесткими действиями с сумкой, выбивают последние основы понимания этого мира у красоток, считавших, что только красота спасет мир. А теперь они, видя, как такая красота гибнет, и никто даже не пытается противодействовать этому осквернению, уже совершенно не понимают, куда катится этот грубый, некрасивый мир. Но Бу на этом не останавливается, и, опустив сумку на стул, начинает сверху чуть ли не коленом вминать в сумку этот уже распухший пакет.

Впрочем, кажется, стараниям этого изувера приходит конец, и пакет, втиснутый в свои сумочные рамки, воссоздал новое убожество распухшего аксессуара, который, между прочим, и создан был специально таким изящным и легковесным, лишь для того, чтобы только на него аппетитно смотрели, а не внутри-изнаночно использовали. Но разве это дано понять всякому быдлу, которое непонятно каким образом заполучило в свои руки сию красоту. Подобное течение мысли, без труда читается на лицах этих красоток, которые своей безответностью поставили в безвыходное положение подошедшего к ним официанта, уже и не знающего, что им говорить, так как безмолвие, поселившееся за этим столиком, не слишком способствует его работе.