Олег Лукошин - Владелец тревожности. Роман

– Я тоже. Оттого, наверно, и приехал сюда.

– Вы в городе живёте?

– Ага… А чего мы стоим, давай пройдемся.

Прихватили корзины поудобнее – отойдя от орешника, двинулись вглубь леса. Погода была хорошей, даже солнце где-то между редких облаков. Август. Ветер слаб, лёгок, приятен. Под ногами извилистая тропа, кричали птицы.

Скованность и преграды. Абсолютность, повсеместность – можно выводить из ряда и поворачивать спинами. Колонны к центру, округлость в ядре, шествуют молча, строги. Сам – из тех же решений. Открытость зря, но к источнику лишь открытым и жаждущим. К ручейкам припадать губами – не пить, лишь касаться. Выпить позволят – однажды, в час откровений. Лепил, лелеял – она из форм и созвучий, на ноту приходит нота, на черту – черта. Лишь дуги свободны и целы.

– А вас как зовут?

– Меня зовут Вадимом.

– А-а-а… Слышала, слышала.

– А тебя?

– Таня.

Таня. Татьяна.

– Мне нравится имя Таня. Очень.

Шли молча. Мох зыбкий – по нему ступаешь, как по снегу. Сзади вереница следов, но постепенно затягиваются.

– Вы здесь в отпуске?

Усмехнулся – про себя, конечно про себя.

– Ну, можно сказать и так.

– С женой наверно, с детьми…

– Нет, я не женат, – засмущался. Просто момент. – Да и детей вроде нет.

– Хм, вроде нет! – возмутилась. Но возмущаться не могла взаправду. – Вы как будто прям как этот самый…

– Какой?

– Ну, как такой вот… ветреный мужчина. То к одной вас, то к другой, так что ли?

– У-у, да ты умная девушка! Разбираешься в жизни.

– А как же! Да и с чего мне глупой быть?

И действительно, и действительно. Ведь это же не просто в одном сцеплении и с единой динамикой, это сращено, сращено веками, лишь сломать возможно, но после… Века? Даже века не помогут. Сделано на раз и второй попытки не предоставляется. Варианты возможны, один – чуть более, другой – менее чуть, но свой, искомый, чувствуешь сразу. По малодушию, по глупости можно упустить. Дать уйти в разрозненность, можно и сломать – но то после долгих игр. И не выплывет, и не собрать.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать. Мало?

– В самый раз. Девятнадцатилетние девушки – моя слабость.

Старая, матёрая половина – притёрлась настолько, что малейшие всплески воспринимаются тотчас и в верности абсолютной.

Вышли на опушку. Впереди, за полем, извивалась пыльная дорога, чуть вдалеке, на холме, виднелись избы. Он щурился.

– О, вот и вышли! Интересно – а как ты ориентируешься?

– Да так. Всю жизнь ходишь здесь.

– А я плохо в этом разбираюсь. Сам не знаю, куда бреду. Куда выйду – туда выйду.

Подбородком, лишь самую чуточку. Глаза же вдаль, туманны. Потом повернулась. Шла, смотрела – глаз не отводила. Он тоже не мог.

– Ты где-то учишься?

– Нет, работаю.

Смотрели друг на друга.

– Здесь, в Сомово?

– Да. И в соседней тоже.

Неотрывно. Настойчиво.

– Кем?

– Почтальоном.

– Почтальоном?!

– Не нравится?

– Ужасно нравится.

Долго.

– Ну что, прощаться давайте. Может, увидимся ещё.

– Обязательно увидимся. В одной деревне живём!

– До свидания.

– До свидания, Таня!

И даже не думалось, что это горечь. Но то она, она.

И – пыльная дорога, и силуэт. Тогда дождей ещё не было.

Несколько дней назад, у дома справа, что стоял по тому же ряду метрах в тридцати, застрял трактор. Часа два тракторист безуспешно пытался выбраться из жижи, каким-то чудом это ему удалось – уехав, он проклял деревню и всех её жителей. После него на дороге осталась глубочайшая колея, превратившаяся за эти дни в настоящую яму. Подойдя сейчас к ней, Вадим даже и не знал, как обойти её – она занимала всю ширину улицы, от дома до дома. Почти до краёв была наполнена грязной глинистой водой.

– Ты вброд давай, – услышал он откуда-то сбоку чей-то дряблый голосок.

Обернулся. Древняя старуха, выглядывая в окно, скалилась уцелевшими обрубками зубов.

– Не, – покачал он головой, – не пойдет.

– Вброд, вброд давай, – снова заверещала старуха.

– Я по вашему накату переберусь, а? – крикнул ей Вадим. – Ладно?

Старуха молчала, потом поняла, что обращаются к ней, выставила ухо в окно и переспросила:

– Чего?

– По накату вашему переберусь, ладно?! – повысил он голос. – По стене прям, по брёвнам!

– Вброд, вброд, – замахала рукой старуха.

Вадим огляделся.

– А, ну тебя, – буркнул себе под нос и зашагал к стене. Встал ногами на выступ фундамента, уцепился руками за наличники и перебрался на другую сторону лужи.

– Ой, не сломай только, не сломай! – верещала бабушка. – Дом-то старый ведь.

Вадим на неё внимания не обращал.

– Коль! – заорала она ему вслед. – А Коль! Ты не в магазин ли?

Он обернулся

– В магазин.

– Купи мне хлебушка. Я тебе и денежку дам.

Пришлось возвращаться назад. Старуха исчезла на какое-то время, потом возникла в проёме окна опять с грязной, помятой бумажкой. Чтобы взять её, Вадим снова взобрался на выступ.

– Сколько? – спросил он.

– А?

– Хлеба покупать сколько? Буханку?

– Две буханочки, две. Мироновой скажи, бабе Саше.

– Ладно, – кивнул Вадим.

Зашагал, но бабушка снова подала голос.

– Коленька!

Остановился.

– Ты ведь Коленька? Коленька?

– Да, – кивнул он – Коленька.

Магазин располагался метрах в шестисот от дома – в обычный день дорога до него занимала пять минут. Но дни сейчас стояли необычные, обильно дождливые, потому шёл он туда минут двадцать. Каждый шаг давался с трудом. Жижа обволакивала сапоги, они съезжали с ног и никак не хотели вытаскиваться.

Всю дорогу он вглядывался в здание магазина, пытаясь определить, не закрыт ли он. Так бывало часто: магазин, которому положено было работать с восьми утра до пяти вечера, работал лишь часа два от силы. Продавщица – здоровенная рыжая баба по имени Валентина – открывала его, когда хотела. Случалось, что не открывала вовсе. Никто её за это не осуждал. Оставшаяся в живых кучка жителей в продуктах питания особо не нуждалась. Рискну предположить, что не нуждалась вовсе, а лишь делала вид. Более того, за те утренние часы, что магазин бывал открыт, жители эти успевали посетить его по несколько раз. Встретившись здесь, старики и старухи бестолковыми разговорами поддерживали в себе иллюзию существования. Иллюзию продолжения жизни. Это и вправду иллюзия. Жизнь давным-давно остановилась, существования нет как такового. Оно было когда-то, наверняка было – поверим на слово тем говорунам, что, горячась, рассказывают нам о славных деяниях прошлого. Вы как хотите, но я им верю – мне нравится их слушать. Они так непосредственны, так занятны – даже если всё то, о чём они вещают, неправда, я не в обиде на них. Они хорошие, они вносят разнообразие в обыденность. Они, а ещё те романтики, что пытаются придать значимость настоящему. Они снабжают нас иллюзиями, а это очень важно. Иллюзии необходимы. Потому что без иллюзий не могу пребывать здесь даже я.