Александр Ломтев - Финский дом (сборник)

Мы и не догадывались, что этот же вопрос ребятам из «Феникса» задавали умудрённые партийцы, не слыша, не понимая, что те отвечали. Потом, много лет спустя мне доведётся познакомиться с одним из них. Перестройки хотели, улыбнётся он на мой вопрос, ускорения и гласности… Че Геварой бредили… Дураки были наивные…

В открытое слуховое окно виднелись яркие звёзды, и доносилась с танцплощадки очень популярная песенка «Арлекино».

– Фигня! – сказал вдруг кто-то из темноты, – лучше Пугачёвой эту песню никто никогда не споёт… А этим из «Феникса» так и надо… Бесятся с жиру.

Дядя Вася и Ферапонтыч скучали над удочками «с самого с ранья». Категорически не клевало. Вода зыбким зеркалом отражала молодой камыш, сонные ивы, стройные сосны, дальше – невесомые облака; утренняя свежесть уходила, и песчаная полоска вдоль воды начала наливаться июньским зноем.

Дядя Вася подобрал с песка старую сосновую шишку, как-то не унесенную половодьем, и обреченно бросил её в воду. Шишка булькнула, и ровные круги пошли по перевернутым соснам, камышу, заставили ожить облака.

– Жизнь – как эти круги на воде, – сказал вдруг дядя Вася, – нужно всё время что-то бросать, чтобы они были. Перестанешь – и нет их, как и не было…

– О-о-о! – помолчав немного, оценил Ферапонтыч. – Да-а-а…

Слишком рано иногда жизнь подбрасывает нам ситуации, выходить из которых без потерь мы не умеем. Но ей – жизни – всё равно. На вот тебе, и что хочешь, то и делай…

Было это мне лет, помнится, шесть или семь. Лето солнечное, сирень в окно тычется, где-то вдалеке город несильно шумит, жили-то мы на окраине. Родители на работу ушли, братья у бабушки в деревне. И вот слышу, за окном кошка кричит, и даже сказать, не кричит, а воет как-то. Посмотрел в окошко – не видать. Умылся, позавтракал, гулять вышел. Слышу – воет. Полез я в сирень – посмотреть. А там, в самой гуще, лежит кошка. Живот распорот, кишки на земле, а в кишках черви белые копошатся. Я так и застыл. А кошка смотрит на меня, глаза уже потухшие, с гноем, но я понимаю, что она меня если и не видит, то чует.

Кто её так? Может быть, под машину попала, может – собака порвала, а может, и мальчишки. Мальчишки ужас какими жестокими бывают. Видел я однажды (подростком уже), как сверстники мои такую вот бензином облили и подожгли. Дрался я с ними до выбитых зубов.

И что же мне было делать? Даже в семь лет я понял, что помочь ей уже ничем нельзя. Невозможно, хотя и мелькнула попервоначалу мысль о ветеринарной лечебнице. Возили мы туда свою кошку, когда она лишай подцепила…

Кошка воет, агония у неё, и мне кажется, что она от меня ждёт помощи. А до неё дотронуться страшно.

В общем, убежал я в соседний двор и тамошних приятелей своих подбил на речку идти, купаться. Да так целый день в воде и пробултыхались. Очень мне хотелось забыть про кошку в сирени. И забыл. До вечера.

Вечером шёл домой и всё боялся, что услышу вой из сирени, но нет, не услышал. То ли сдохла кошка, то ли унёс кто-то на лопате на помойку. В общем, кошка забылась.

А вспомнил я её подростком, классе в восьмом, когда, открыв для себя Бабеля, наткнулся в его «Конармии» на эпизод с раненным в живот конармейцем. Тот, где автор-герой не стал достреливать смертельно раненого и его, чтоб не мучился, дострелил другой конармеец.

Конечно, конечно, там человек, а тут какая-то кошка, но ведь и было-то мне тогда не больше семи лет.

Вот что надо было бы сделать, думал я, сидя над раскрытой книгой, нужно было кошку быстро добить. Хотя бы камнем что ли. А я не догадался…

Дядя Вася и Ферапонтыч часто спорили. Иногда просто так, ради спортивного интереса, «для тренировки серого вещества», как говорил Ферапонтов. И дядя Вася любил читать, и Ферапонтов был книгочеем. Очередная книга иногда и становилась яблоком раздора. Вот и на этот раз они не могли сойтись в оценке Паоло Коэльо. Дядя Вася говорил, что книжки у него поучительные и философские. А Ферапонтыч ругал дядю Васю за наивность и сравнивал творчество модного Коэльо с рассказами для детей Льва Толстого. Только для больших детей… Дошло до повышенных тонов.

Спор этот происходил в присутствии мужичка из соседнего двора – щербатого Витька.

– Без писателей вообще можно прожить, – посверкивая фиксой, вклинился он в дискуссию, желая примирить друзей. – Вообще непонятно, за что они деньги гребут, за сказочки. Вот без денег не проживёшь, без бабы плохо, а книжки-писатели – тьфу! Нашли о чем спорить.

Ферапонтыч с дядей Васей от неожиданности замолчали, а потом дядя Вася сказал:

– Да ты пойми, неумный, писатели и журналисты, актёры и художники, музыканты, да вообще люди творчества – это витамин для организма под названием Человеческое общество. Без этого витамина человечеству грозит цинга!

– Духовная цинга, – поддержал Ферапонтыч, – понимаешь ты это?

– Да ну вас, – махнул рукой Витёк, – сами ругаетесь, а сами… – и направился к пивнушке.

Витя Груздев жил во втором подъезде, в трёхкомнатной, вместе с папой – старшим научным сотрудником, и мамой – главным бухгалтером. А посему в футбол не играл, ножичек метать не умел и, бывало, получал незаслуженный поджопник от пацана младше себя. Просто так, за то, что растрюха толстогубый. Но вообще относились к нему во дворе хорошо, потому что был он умным, но не гордым, и если было чем поделиться – всегда делился.

И никто не знал, что был он в душе мечтательным авантюристом и романтиком. Он мечтал прыгнуть с парашютом, и чтоб парашют не раскрылся, и он тогда дёрнет кольцо запасного, запасной, конечно же, запутается в основном, но в последние секунды Витя мужественно перережет стропорезом нужные стропы, и парашют раскроется. И ужаснувшиеся чуть не случившейся трагедии зрители на аэродромном поле вздохнут с облегчением и встретят Витю, как героя. Особенно она…

Она появилась, когда Витя поступил в местный физический институт, и с такой иронией поглядывала на него, на его мешковатую фигуру, очки с толстыми линзами, на неуклюжие движения, что он даже не решался заговорить о любви, не то чтобы предложить выйти за него замуж. А ведь в душе он был, он был… Эх, да что там!

Серым осенним днём Витя приехал с группой перворазрядников на аэродром, на него натянули рюкзак с упакованным парашютом, впереди прицепили на карабинах запасной; в который раз напомнили, за что нужно обязательно дернуть, а за что дергать ни при каких обстоятельствах нельзя. Старый кукурузник, кряхтя, разбежался по взлетной полосе, подпрыгнул и, одышливо гудя мотором, набрал высоту. В открытую дверь Витя увидел, как домики аэродрома превратились в спичечные коробки, дорога в ниточку, а широкая река – в поблескивающую среди голых осенних квадратиков полей ленточку.