Григорий Марк - Двое и одна

– Просто способ меня обмануть. Можно обманывать, даже когда правду говоришь. Ты знала, что не поверю…

– Да нет! – утверждение и отрицание выходят у нее на одном дыхании, но отрицание всегда сильнее – ничего я про тебя не знала! Ни тогда, ни сейчас!

Короткое двухсложное слово « развод », чем-то похожее на звук взведенного курка – раз и вот : выстрел – слово, которое никто из нас не решался произнести, слышно было уже внутри каждой фразы.

Я стоял, уставившись в кромешную темноту, словно пытался прочесть в небе написанные черным по черному предсказания о своей семейной жизни. Отражение жены в оконном стекле – в отличие от оригинала, сидевшего на диване, – было очень уютным, домашним. Еще один обман. В этот раз оптический.

Холодный ветер снаружи набирал силу, тяжело плевался, становился все злее. Обламывал с треском цеплявшиеся друг за друга пальмовые ветви. Безжалостно хлестал ими ливень, проколотый мерцающими светофорами. Прозрачная водяная завеса со свисающей с подоконника бледно-зеленой бахромой прижималась к стене дома. Ветвистая щель рассекла желтым острым блеском небосвод.

Казалось, смерч, несущийся сразу отовсюду, со свирепым завыванием кружится вокруг нашего беззащитного дома. И я сейчас в самом центре его. Он разбивается вдрызг вокруг меня о тонкие стены. Вздувает брезент полосатых навесов над дверьми. Многие молнии змеятся вокруг дома. Еще немного, и смерч поднимет его от земли. И наш дом, сверкающий миллионом горящих слюдою окон, – налившийся свечением, живой огромный шуруп, – начнет ввинчиваться в промокший войлок туч, чтобы тот не отслоился от небесной тверди.

И мне вдруг показалось, что этот смерч, эта воющая музыка – вся об одном. Об ее бушующей нелюбви ко мне.

Телевизор неожиданно воскрес. Но видимость была плохая. После рекламы чего-то важного (порошка для мытья посуды? женских прокладок?) по ту сторону экрана появился заросший белой бородой человек с неподвижной верхней половиной лица, но быстро движущейся нижней челюстью. Он подробно рассказывал о русских шпионах в Америке. Кадр укрупнился. На экране появились их увеличенные фотографии. Жена, покачиваясь, стояла посредине комнаты и, не отрываясь, глядела, словно ожидая, что вот-вот появится кто-то из ее знакомых. Один из шпионов недавно кончил жизнь самоубийством.

– Я бы никогда не смогла, – задумчиво пробормотала она. – Всегда можно найти выход.

Пустяковая фраза. Важность которой я оценил гораздо позднее.

– Обстоятельства дела должны вскоре проясниться. – Вместо меня это произнес бородатый диктор. – Оставайтесь с нами. – И сразу же исчез.

Безрукая тень, упорно не желавшая принимать форму ее тела, то становилась совсем маленькой, то вырастала во всю стену и, сломившись в шее, выползала размытой головой в потолок. Я привычно отметил, что темная юбка делает ее полные ноги намного стройнее. Движения бедер, в которых было что-то очень знакомое, что-то доступное, словно бы предлагающее себя, их тяжеловатое уверенное изящество явно не соответствовали сосредоточенному выражению лица. Доверять надо было лицу.

– Терпеть не могу эту твою бесчувственную правоту!.. Просто и тебе, и мне не повезло, что ты нас увидел. Поверь, само бы закончилось быстро.

Давно уже заметил, что механический призыв «поверь» она обычно произносит, когда говорит неправду.

Я понял, что начинаю наслаждаться собственной жесткостью. Ощущение было новым, интересным и противным. И это разозлило еще больше. Свирепо затянулся, будто пытался запастись никотином на всю оставшуюся жизнь, и со свистом выдохнул. Серебряный столбик, отчаянно вспыхнул в последний раз и рассыпался. Истлевающий окурок обжег пальцы, и я раздраженно воткнул его в гору скрюченных трупиков, переполнивших пепельницу. Незаметно наши роли в безразмерном неразговоре, перемежающемся громами и молниями, снова поменялись местами. Обвиняемый обернулся прокурором.

– Понимаю. Мелкое невезение! – Голос мой становился все более колючим, обрастал острыми шипами. Я стоял, изо всх сил прижимаясь спиной к стене, на которую с другой стороны волна за волной обрушивался водяной смерч. Эпицентр его медленно уходил куда-то в сторону. – Несколько капель любви и вместе с ними несколько капель чужой спермы, случайно оказавшихся в твоем теле. Будто в копилке. – Неужели невозможно ее оскорбить?.. Как Божья роса… – Ведь из них живого ничего и не проросло?

– Скажите, какой брезгливый!

Она с вызовом посмотрела на меня, но я в этот момент протирал свои «мужественно прямоугольные» очки, и обвиняющий, отшлифованный многолетней ложью взгляд получился напрасным. Отвернулась и уставилась на пол, точно моя брезгливость была маленьким, но очень опасным животным, чем-то вроде членистоногого прозрачного скорпиона с красными глазками и ядовитым изогнутым хвостом – животным, которое ползало у нее под ногами и в любую минуту могло укусить.

– Да успокойся ты, наконец! Сколько можно!

– Я спокоен.

Это было неправдой. На самом деле спокоен я не был. Она топнула и в неверном свете телевизионного эфира – цветные блики беззвучно затряслись у нее на лице – с силой крутанула каблуком, пытаясь втереть скорпиона в каменный пол.

– Никто меня не осквернял, и ничего в моем драгоценном теле от него не осталось… Раньше это тебе не мешало.

Заросшая белой бородой голова в экране в свою очередь сообщила об убийстве пятнадцати детей в одной из школ на севере страны. Мутная волна обрушивалась мне на голову из ящика почти каждый день. День начинался с новостей. Новости начинались с убийств. Год за годом воспринимать это всерьез нельзя. А я все жду, что однажды утром белобородый наконец объявит: «Сегодня ничего важного не произошло, программа новостей отменяется, занимайтесь спокойно своими делами».

– Ну сколько можно допрашивать? – Она уставилась в темноту за окном, словно искала там ответа. И темнота снова не подвела. – Тебе следователем работать надо! Выбивал бы показания из обвиняемых… Подозреваешь всех вокруг себя… насмотрелся в ГБ… А между прочим, и там хорошие люди были. И у них жены были, дети. Просто служба такая.

Лицо в студенистом экране, набухшем убийствами, замолчало, поджало губы в нитку и с любопытством рассматривало ее.

– Хороших не было. – Этот длинный скачок в ее мыслях вызвал у меня привычное чувство раздражения. – Были посредственные. Очень посредственные. Делали вид перед другими, да и перед самими собой, что они как все. «Просто служба такая», – повторил я, запихнув ее фразу для большей выразительности в отравленные кавычки. «Только исполняли приказы. Если бы не я, еще хуже было бы…» – Сотни раз эту песню слышал. Ее уж точно не задушишь, не убьешь… Конечно, были среди них и раскаявшиеся потом. Но очень мало… И даже их простить совесть не позволяет… Да и кто мне право давал их прощать?..