Григорий Марк - Двое и одна

– Так. Я предупреждал, что нам предстоит еще встретиться… – произносит он скучающим тоном. Вынимает из стола листок. На ордер на арест это вроде не похоже. Хотя я уже и не знаю, как сейчас они выглядят. Не торопясь, читает. То, что в моих снах говорится, никогда вслух не произносится. Но я очень отчетливо слышу его густой актерский бас. Он уверенно вытягивает губы, принюхиваясь к моему страху. Подушечки пяти пальцев растопыренной левой руки, окольцованной крахмальной манжетой, прижимаются к пяти подушечкам правой… – Гмм… Так вот, должен вам сообщить, что в вашей просьбе отказано.

– Простите?

– Судья простит. Или накажет, если будете упорствовать… – Задумчиво смотрит в потолок над нами. – Придется вам здесь задержаться. Через три года сможете снова подать. – В конце фразы стоит огромная точка. Черная дыра, идеально круглая.

– Почему это я здесь должен «задерживаться»? Меня жена ждет. – Показывать, что испугался, нельзя ни в коем случае! – У меня американский паспорт. Вы не имеете права!

– Вы так думаете?.. – Он кивает с таким видом, будто я подтвердил его худшие подозрения. Отвечает не сразу. Еще раз подчеркнуть, что здесь все от него зависит. Не спеша закуривает, выпускает из вороненых ноздрей два вьющихся конуса дыма. – Даа, много вы знаете у себя в Майами про права… а как насчет обязанностей?.. Жена ждет, говорите? Интересно… Ну что ж, мы с ней тоже свяжемся. В свое время… – произносит он тоном, полностью противоречащим его словам. Будто терпеливый учитель, который в сотый раз объясняет глуповатому ученику таблицу умножения. Знакомый удушливый запах с каждой минутой плотнее прилипает к моим лицу, волосам, одежде. – Может, она захочет помочь. И вам, и нам… Ну вот. Познакомился с вашей жизнью. Полистал. В Америке вы, уж простите меня, ничего не добились. Почти двадцать лет в такой большой компании над серьезными государственными проектами работаете – и до сих пор простым программистом. Помножили на ноль такого замечательного специалиста. Не умеют ценить людей… Друзья все русскоязычные. Стихи по-русски пишете. И публикуете здесь, у нас. Старые связи полностью не прерываются? А мы могли бы вас раскрутить. Создать биографию. Насколько я знаю, без нее стихи ведь не читают? Помочь с публикациями, с критическими статьями… – Он внимательно смотрит на меня. – Что с вами? Вы какой-то сам не свой.

Он прав. Я действительно сейчас не свой. Но и не его… Дали попастись на длинной привязи, а теперь вот закончилось… Открываю рот, наполненный вдруг разбухшим языком, медленно, как рыба, двигаю губами и не могу произнести ни слова.

– Так что все очень просто. – Он равнодушно, не шелохнувшись, ударяет меня точно в солнечное сплетение. – Вы не согласились нам помочь, не захотели помочь своей Родине, и ваш выезд из нее признан нецелесообразным. Второй раз так легко отсюда не уедете.

Смесь сожаления и благожелательной укоризны теперь слышна в его словах. Подчеркнуто безразличный взгляд отсылает к портрету сурового президента у меня за спиной. Президент здесь при исполнении. Он тоже меня осуждает.

Голос возвращается ко мне, но речь, вдруг наполнившаяся родными советскими канцеляризмами, становится более бессвязной.

– Я буду жаловаться! Возмутительно! – прыгающими губами кричу я, надрывая связки. – Вы за это ответите!.. Я знаю свои права!.. Нельзя без санкции прокурора… ни в чем не повинного американского гражданина!.. Занесите в протокол…

– Занесем. Занесем. Не то еще занесем.

– Требую, чтобы мне немедленно дали возможность позвонить в американское посольство!.. У вас будут большие неприятности! Что за бардак здесь у вас творится! Куда смотрит служба прокурорского надзора?

– Хорошо, я вам очень доступно объясню, куда смотрит служба прокурорского надзора. Хотя и ничего объяснять не должен. – Коротко сверкнув зубами, обозначает улыбку, кладет руки на стол. Огромная белая ладонь прихлопывает мое бессвязное бормотание. Поднимает невидимые миру белесые металлические брови. Долго – прищурившись одними нижними веками, но не мигая при этом, – глядит насквозь. Говорит он теперь совсем тихо. Но я знаю: вежливая мина у него на лице в любой момент может измениться. – Служба прокурорского надзора прямо сейчас смотрит вам в глаза. И видит, что вы страшно напуганы. Хотя и делаете вид, что ничего не боитесь со своим американским паспортом, который, кстати, уже конфискован… – Последнее слово он аккуратно подчеркнул двумя хорошо слышными чертами. – А нам с вами давно разобраться нужно. Это очень удачно, что вы сами приехали… Конечно, у вас есть право жаловаться. Но лично я не советую… Хотя процесс писания жалоб сам по себе успокаивает… Нет, справок мы не даем…

Он задумчиво наклоняет голову, предоставляя возможность полюбоваться своей седеющей лысиной и напрягшимся загривком с толстыми белыми складками жира на выбритой шее. Потом снова пристально и долго смотрит взглядом, предвещающим много плохого. Знакомый холодок ползет у меня по спине. – Еще вопросы есть? – светским тоном интересуется он.

Позабытая кривая улыбка, похожая на широкий шрам, застыла на его белом лице. Озабоченно глядит на свой «Ролекс», хмурится. Тело наливается властной тяжестью государственного человека, у которого каждая минута на учете.

Встает, небрежно гасит сигарету и подходит вплотную. Стоит, широко расставив ноги. Становится выше ростом и шире в плечах. И вдруг, смахнув уже ненужную улыбку, приподнимается в воздух!

Я запрокидываю голову так резко, что слышу треск своих позвонков. Судорога сводит душу. Секунду обалдело гляжу на него. Острый зайчик от «Ролекса» входит ко мне точно в мозг через левый глаз и начинает там поворачиваться. Неужели это происходит на самом деле? И против закона всемирного тяготения они тоже здесь обучены? Или у них свои собственные законы и вместо силы притяжения тут сила отталкивания? Наконец до меня доходит, что это сон. Здесь все должно происходить медленнее, чем наяву, и закон всемирного тяготения не работает. Так же как и все остальные законы. Раньше всегда летал во сне я сам, а теперь взлетел мой Ведущий.

Он висит молча с вытянутыми руками и растопыренными пальцами, нагнувшись ко мне. Что-то среднее между тенью Великого Инквизитора и левитирующей статуей Командора. На белом указательном пальце черный перстень. Спина и ноги образуют очень тупой угол, и я внутри его. Перекошенная от напряжения, белая с красными пятнами морда становится красной с белыми пятнами. Почему-то вижу ее сейчас крупным планом. На раздувшейся шее круглый подбородок. Затвердевшие желваки. Не поворачивая головы, он тщательно водит своими точно сфокусированными ледяными глазами, будто с головы до ног обрабатывает нервно-парализующей жидкостью.