Григорий Марк - Двое и одна

Между этой секундой и следующей глубокая пропасть. Смотрю снизу в черные, вороненые дыры командорских ноздрей посредине белого расплывшегося пятна, нацеленные мне в лицо, и неожиданно для самого себя решаю, что буду сопротивляться. Передергиваю плечами, чтобы остановить холодные твердые мурашки, волнами бегающие уже не только по спине, но по всему телу. Сейчас мне страшно и весело. Душа хищно выгнулась навстречу ему и приготовилась к прыжку.

Похоже, он понимает. Тело его наливается темной тяжестью, которая может обрушиться мне на голову в любой момент, и он бесшумно приземляется. Глаза возвращаются в орбиты. Выпрямился и не спеша поправил манжеты. Стоит, засунув руки в карманы. Зайчик от его часов выскакивает из моего зрачка, мечется по лицу, опускается вниз на горло и замирает там.

Он еще раз фиксирует на мне свой неподъемный взгляд.

– Знаете что? Посидите здесь, отдохните и подумайте еще раз о нашем предложении. Ну бог вам в помощь. – Слово «Бог» он произносит небрежно и, понятно, с маленькой буквы. Как видно, интерес ко мне у него угас, но зажглось что-то другое, гораздо более опасное.

– Уже обо всем подумал. Двадцать пять лет назад. – Голос у меня хрипит.

Мурашки незаметно пробрались глубоко в гортань.

– Слушайте! Вы!..

– Я, когда со мной говорят таким тоном, теперь плохо слышу.

– Ну что ж… – Он резко повышает голос. – Придется поговорить с вами иначе… тогда уж точно услышите…

Пружинистой походкой военного он выходит из кабинета… Захлопывается знакомая дверь, и со скрипом поворачивается снаружи ключ. Вытолкнутый ключом кусок темноты, прятавшийся в замочной скважине, с мягким стуком падает на пол к моим ногам. Кусок похож на маленькую мишень… И опять я совершенно один… Ядовитая пыль кружится на месте, где он только что стоял… Момент истины… пытаюсь понять, какие остались варианты… но считать до конца страшно… от меня ничего не зависит… не хватает дыхания… ощущение, будто плыву под водой и не могу уже больше удерживать воздух…

Из последних сил пытаюсь вырваться на поверхность, пока не схлопнулись легкие… вязкий, эмигрантский сон с запахами, увиденный во сне, лирический герой его живет в стране, которой давно нет… сон настолько яркий, что не ровен час и вещим может оказаться, просочится обратно в явь, хотя полностью он, я знаю, никогда не доснится… «Мы созданы из вещества того же, что и наши сны»… понятно, понятно… сонная болезнь… Бульдозером по душе… Река времени ненадолго повернула вспять… Сам виноват. И сном и духом… Судьбу обмануть не так то просто… То, что произошло, происходит сейчас и будет снова происходить… Даже после скончания века, в новом тысячелетии… Я болен… Сноследствия , продолжение допросов во сне…

Дверь распахивается. Из невидимого репродуктора раздается команда, короткая, как плевок, плевок мне в лицо:

– Встать! Руки убрал за спину! Пошел! – Голос у Ведущего настолько отрывистый и громкий, что мурашки испуганно останавливаются. Спина становится шероховатой. – Шаг в сторону будет рассматриваться…

Я сразу просыпаюсь. Сердце стучит, словно в грудную клетку непрерывно бьют изнутри молотком. Большим пальцем и мизинцем сдвигаю зрачки к переносице, пытаюсь избавиться от кошмара. Затаив дыхание, выныриваю из-под толстого слоя сна и оглядываюсь по сторонам. Мгновенно срастаются куски яви. Обрастают деталями. Все вокруг пропитано сногсшибающим запахом. Даже не запахом, но зло вонием Ведущего. Как видно, он ведет меня не только наяву, но и во сне. Моя утыканная занозами память о том, что произошло двадцать пять лет назад, но до сих пор лежит в глубине души, память эта загнивает. Ее бронебойные выхлопы, прошедшие сквозь границу между явью и сном, уже не заглушит ни один дезодорант. И они не перестают преследовать меня… Обонятельная вражда с годами только усиливается…

А может, я и храню все эти воспоминания, чтобы хоть как-то оправдать свой характер? Смотрите, что они со мной сделали, вот почему я такой. Как бы не вжиться окончательно в роль жертвы… Вообще-то на меня непохоже. Но кто знает… Тонуть вроде и не тону, но руками размахивать никак не перестану…

Во всяком случае, опыт пережитого страха учит лишь новым страхам. Ничему больше. Страхам, до которых не сумеет дотянуться ни один необъявленный – не ставший явью – сон…

Сейчас, когда написал о своем опыте страха и связанных с ним необъявленных снах, я заметил, что слова у меня слишком часто эмоционально окрашены, даже не окрашены, а густо размалеваны, грязь в них замазана и почти незаметна – здесь мне пришлось подтолкнуть пинком в зад эту вихляющую фразу, которая явно не хотела двигаться с места, – но это все же, надеюсь, не приводит к потере точности… Кроме того, в том, что я пытаюсь сказать, очень много сослагательного наклонения. «Надеюсь», «может», «наверное», «похоже», «как видно» встречаются почти на каждой странице. Фразы часто обрываются многоточиями. Дело тут не столько в вежливости, сколько в глубинной неуверенности в себе. Наверное, тут есть еще и бессознательная просьба о помощи, обращенная к читателю, которую я безуспешно пытаюсь подавить.

Я совсем не уклоняюсь от темы – как стоял, так и стою у раскрытого окна и рассматриваю ливень, – просто позволил себе небольшую передышку, чтобы набраться сил для продолжения рассказа. И жена по-прежнему здесь, в комнате, где-то у меня за спиной.

Стены полны качающихся на волнах теней и дрожащих отблесков. Мерцает, разгоняя сизые никотиновые облачка, сияющим диском своих лопастей вентилятор, жужжащий в углу. Перемешивает клочки света и теней. Измазанные перламутром окурки шевелятся в пепельнице.

Я остановился посредине комнаты и уставился в потолок.

«_А _мможет_ввооббще_нне_ббылло_нниккакого_введущего_и_этто_только_ммоя_парранойя_?» – совершенно отчетливо вдруг высветилось у меня в голове. И, как только я пробубнил вслух, – выводя с нажимом каждую удвоенную букву, – это простроченное короткими перебивками черно-белое предложение сразу же обернулось против меня. Теперь, угрожающе лязгая намертво сцепившимися буквицами, оно свисало с потолка, точно металлическая цепь в бетонной камере, залитой потрескивающим неоновым светом. Перевернутый вопросительный знак на конце оказался острым мясницким крюком, который раскачивался за моей спиной, будто пытался поддеть, вздернуть за шиворот. Пока еще удавалось увернуться. Но долго так я не продержусь…

Из последних сил сбросил с плеч двадцатипятилетний кошмар и выпрямился. Покрутил головой, разминая затекшую шею. И сквозь шелест ливня снова материализовался промытый до звенящего блеска, изнемогающий от обиды голос жены.