Валида Будакиду - Записки афинского курьера

– Какая красивая афиша, – кивком головы он указал на стенку.

– Это не афиша. Это мой сын, – хотела сказать я, но… почему-то не сказала.

– У меня тоже есть дети. Трое. Я из-за них и пришел. Понимаешь, у меня небольшая гостиница, сейчас сезон и совершенно нет времени ничем заниматься. У них что-то там с зубами. Они сами к тебе подойдут. Ты им сделай все, что надо, а я заеду, расплачусь. Хорошо? Я деньги наличными никогда никому не даю ни жене, ни детям. Надо им что-то – пошли – куплю. Надо жене в супермаркет – поехали, отвезу. Женщинам вообще деньги давать нельзя! Они их даже считать не умеют. Ну, что, договорились?

Я согласно кивнула: какое мне дело, кто оплачивает мои услуги? Лишь бы вовремя платили.

На следующее же утро из подъехавшей знакомой «Мазды» высыпались все трое: два красавца парня лет десяти, одинаково одетые, с одинаковыми жестами и лицами, в хвосте плелось маленькое хрупкое создание с длинными светлыми волосами, лет восьми.

– Вот эти мои! – из окна торчала голова Вангелиса в белой кепке, – я поехал дальше. Смотри, не сделай им больно! – он гикнул, словно пришпоривая коня и рванул с места, дав полный газ.

Мой клиент снова появился через неделю.

– До чего у тебя замечательные ребята! – это было первое, что сказала я после приветствия. И все троя – твоя копия! – мне не составило труда пропеть комплементы, ибо дети действительно были умны и серьезны не по годам. А уж тигриные отцовские глаза и стройные фигурки…

– Правда похожи? – Вангелис таял от удовольствия, – все так говорят! Знаешь, что самое интересное? Они все от разных жен. Все трое. А сейчас у меня четвертая. Болгарка. Я сам ее из Софии привез. Она там в детском кинотеатре билеты продавала. Вот теперь живем впятером. У нее и от первого брака детей нет, а врач сказал, вообще не будет. Он мне говорил почему, но я не помню. А у меня, скажу тебе по секрету, только ты никому не говори, – и Вангелис перешел почти на шепот, – от самой-самой первой жены еще один сын есть. Ему сейчас двадцать два, или двадцать три. Но того я не забрал. А этих забрал.

– Не хило, – думала я про себя, – если еще принять во внимание, что старшие двое, которые приезжали, почти ровесники. Одному – десять, второму – десять с половиной. Когда они сказали сколько им лет, я рассмеялась, списывая их неточные данные на несостоятельность в арифметике, хотя в этом возрасте большинство детей здесь считают и до пятнадцати.

Тем временем Вангелис поменял стул и уселся опять прямо передо мной. Сильный и крепко сбитый, он прочно сидел на моей мебели, поблескивая своими желтыми глазами под седоватыми стрелами бровей. Он философствовал:

– Мирка хорошая хозяйка, но она такая неинтересная, глупая. С ней поговорить практически не о чем. За детьми, правда, хорошо смотрит, чистоплотная. Гостиницу всю она убирает. Я стараюсь не брать помощницу, они все ленивые, и всё что-нибудь стащить норовят.

Мне показалось немного странным, что одна женщина убирает почти всю гостиницу и одновременно смотрит за тремя детьми мужа. Но, чужая семья – потёмки! Мало ли какая там любовь! Это даже не любовь, это обожание недалекой туповатой женщины своего красавца-мужа и его детей.

Воображение мне тут же нарисовало тихое забитое животное, все в трудовых мозолях, рядом с этим виртуозным ловеласом, и мне стало не по себе. Где-то в глубине души стало немного обидно (за Вангелиса, конечно), и жаль его жену.

Но, в конце концов, каждый человек хозяин своей судьбы. Каждый сам себе ее выбирает. Мне всегда претили женская слабость и безответность. Никого насильно замуж не выдают, и прежде чем на что-то решиться, надо еще шевелить мозгами, если они есть, конечно!

Как это там у Горького? «Человек – это великолепно! Это звучит гордо!»

– Сериалы не смотрит, я встаю с утра, включаю музыку – песни наши, я включаю – она тише делает А вчера эта трели (ненормальная) знаешь, что мне выдала: «Музыку нельзя слушать целый день, так теряется ее красота, музыку надо слушать, где нужно и когда нужно». Совсем с ума сошла! Говорю ей «Пошли на бузуки, в таверну» – не хочет. На кофе к соседям – не хочет! Видишь, как с тобой приятно разговаривать! О чем хочешь поговорить можно. Она молчит. Жизни в ней нет – зен эхи зонданья автос о антропос! Давай я с тобой расплачусь и поеду по делам. Еще в супермаркет надо не забыть. Мирка хлор и кислоту для туалетов попросила. Вроде недавно покупал. Куда она их девает? Пьет, что ли? – и Вангелис, довольный своей шуткой разоржался, как конь.

Долго еще после того, как исчезла за поворотом громыхающая «Мазда», исцарапанная, безбожно побитая, покрытая многовековыми накоплениями трудовой грязи, я думала о таких вот несчастных мужчинах, красавцах, весельчаках с виду, а в душе таких несчастных и одиноких, как бы потерянных в этом огромном мире.

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок, звонил Вангелис:

– Привет! Спишь? Чего спишь, уже полвосьмого, вставай! У моего старшего зуб опух, что нам делать? Хорошо, хорошо, жена вечером после работы приведет. Ты ей напиши подробно, что делать и какие лекарства купить. Нет, на автобусе, вечером, позже. После работы говорю же. Да, пока.

Кто любит летний знойный вечер? Когда воздух густой, как молочный кисель, а расплавленный асфальт источает впитанную за день жару. Кажется, что ты во влажной духовке, из которой только что вынули печеного в яблоках гуся. В баре напротив начали собираться люди. На всю мощность изощрялась: «Дэн эхо таси автоктопияс…» Что в свободном переводе звучит так: «У меня нет влечения к суициду» – очень модная в этом сезоне песенка.

– У нее-то, пожалуй, точно нет.

А если сейчас вовремя не закрыть кабинет, то у меня появится. Я потянулась к ключу, когда услышала на лестнице чьи-то шаги.

– Добрый вечер. Я – Мирка, жена Вангелиса. Извините, что немного опоздала. Мы с сыном не успели на предыдущий автобус, сегодня въезд туристов, много работы было. – Она говорила на хорошем русском, но с сильным болгарским акцентом. Видно, муж ее успел обрадовать, чтоб не ломала язык по-гречески «дэн тэли», «дэн кизери…» Нет, болгары никогда не научатся чисто произносить греческую «фиту».

Она все еще стояла передо мной, держа за руку вангелисовского «старшенького». Видя мое непробиваемое выражение лица, Мирка смущенно улыбнулась:

– Мы так спешили…

Она не производила впечатление простолюдинки и билетерши из детского кинотеатра, которые с полуоборота переходят на «ты», хлопают по плечу и, дыша тебе в лицо луком и рыбными консервами, панибратски орут: «Как хорошо, что ты наша!» Ваша? Почему «ваша»? Я мамина и папина.

Хлопчик сам по привычке залез в стоматологическое кресло и открыл рот. Мирка стояла рядом.