Светослов - Страсти по Фаусту. Роман

Театр импровизаций же в этот час был уже полностью разогрет игрой актёров, готовившихся к предстоящим гастролям.

Стоявшая на сцене Нора, сделав выразительный жест, завершила свой монолог:

– А ну стоять, миротворцы!.. Вас только здесь не хватало!

– Класс! Ещё, – произнёс Лукоморьев, довольный игрой актрисы.

И она продолжила:

– Никому не позволим внедряться в наши умы и души! Всех провокаторов отправим на хутор стихийных иллюзий! Озарим души радостью и кирдыкнем козлов до отказа!

– Стоп, стоп, – остановил Нору растерявшийся режиссёр. – Откуда это? Ты что-то не в тему въехала, Нора…

– Ну так у нас же импровизации, – рассудительно ответила Нора. – А стало быть, имеем свободу действий…

Лукоморьев вздохнул и вымолвил:

– В общем, да; но всё имеет предел… А то мы так все грани сметём…

– Сметать все грани! – подхватил повеселевший Стас.

Нора, улыбнулась ему, и поддакнула:

– Да-да, именно! А то загнали нас в прокрустовы ложи, блин, и деваться некуда.

– Всех прокрустов отправим на промысел в Антарктиду – добывать топливо для двигателей внутреннего познания! – опять поддержал Стас.

Тут Лукоморьев рассудительно заговорил:

– Вы что-то совсем разошлись… Я, конечно, всё понимаю, предчувствие работы, эйфория, но нужно всё же по тексту сначала.

Он глянул на Нору и сказал:

– Давай, Нора, дальше – фрагментик по тексту… А потом можешь и своё вставить…

И он чуть отвёл взгляд, поняв, что сейчас это «своё» у Норы взбудоражит все атомы его чуткой натуры…

И Нора воскликнула:

– Люди, забудьте страх! Я сердце Небом отогрею!

Режиссёр с удовлетворением отметил:

– Ну что ж, неплохо. Очень даже впечатляет…

И вдохновлённая Нора тут же добавила:

– Я тварей всех позорных отшибу и загоню их в вечный бан судьбы – забаню их навеки, чтоб не мешали жить! И вот тогда нас примет всех великая свобода и скажет: «Дети мира, вы молодцы, что сволочей и нелюдей послали в вечный бан! А вам я подарю теперь всю радость и любовь!»

Лукоморьев конечно опять слегка охренел от этого очередного экспромта Норы, но виду не подал, поняв, что смысла нет читать ненужные морали, да и сам он был внутренне согласен с этими изъявлениями актрисы, хотя имел привычку стараться делать всё более корректно, образно, без лишних напряжений и убойных фраз.

Он взглянул на Нору и со вздохом произнёс:

– Да, жизненно… Вполне реально…

Затем Лукоморьев посмотрел поочерёдно на всех своих подопечных и собрался изложить основное:

– Теперь – вот что…

Актёры тут же сгруппировались, внимая Лукоморьеву, стоявшему в центре сцены.

Лукоморьев продолжил:

– Необходимо понять, что наш мир, – и, в частности, наша страна – это многогранный, неисчерпаемый спектр новых возможностей. Нужно только понять, чего ты хочешь – и внедрить желаемое в возможное; образно говоря – воссоединить Амура и Психею…

– Да-а… Нечего сказать… А если этот спектр не желает ничего? – озадаченно сетовала Люся.

– Люсенька, ничего не желают лишь мёртвые, – невозмутимо парировал Лукоморьев. – А пока есть жизнь – всё имеет в ней место… Какая эпоха – такая и музыка.

– Да уж; каков пир, таково и похмелье… – с иронией добавил Стас.

– Тоже верно, – вымолвил режиссёр, собираясь с мыслями. Затем дал установку:

– Так. Ну, давайте – закончим сейчас первую часть – и подведём итог. Начинайте. И актёры начали…

Мы не будем здесь описывать всё то, что проделывали на сцене актёры Театра импровизаций, поскольку всё это имело очень стихийную подоплёку, и гораздо более интересно будет узнать и увидеть это чуть позже – в реальном действии и в нужное время. Поэтому слегка перескочим на следующую фазу действия актёров и режиссёра.

Итак, в Театре импровизаций произошло оживление… Режиссёр сделал актёрам жест и произнёс:

– Стоп! Достаточно. Хорошо. Теперь…

Он выдержал паузу, посмотрел на актёров, стоявших в ожидании непредсказуемых сюрпризов, и заключил:

– А теперь – ударим виртуозными импровизациями по нашей монотонной периферии!.. Завтра – отъезд. Собирайтесь.

Произошло мгновенное оживление.

– А куда едем? В какой город-то? – спросил Веня.

– Едем в город Обломов; это на юге, по ходу пьесы всё расскажу – с упоением ответил Лукоморьев и улыбнулся.

Актёры растерянно смотрели на режиссёра…

Саша сконфуженно вымолвил:

– Что? Обломов?.. Так ведь такого города нет на карте…

Лукоморьев же невозмутимо парировал:

– Сашенька, запомни: в России есть всё, и даже город Обломов. А что касается карты, – то на ней много чего нету; а главное – на ней нет нашей судьбы. И я думаю – пора поставить её на карту…

Он непрошибаемым взглядом посмотрел на актёров и продолжил, внушая доверие:

– Значит так; завтра в восемь утра все собираемся здесь, у входа. И без опозданий. Поезд ждать не будет.

– Надеюсь, да вокзала поедем на Мобил-карете? – спросил Стас.

– Разумеется. С машиной я уже договорился. Так что без лишних волнений, – успокоил Лукоморьев. – Ну всё; готовимся и встречаемся здесь в восемь.. Всем – вдохновения! И не опаздывать!

На этом режиссёр закончил свои установки. И актёры в предвкушении необычной поездки разъехались по домам…

Во дворе уже знакомого нам патриархального дома стоял сарай, похожий на строительную времянку с маленьким занавешенным окошком. К этому сараю-времянке и подошёл Лёва Башковитов, а попросту Никанорыч с вином.

– Наконец-то, – отдуваясь, произнёс он и, тряханув головой, постучал в дверь условным знаком…

– Кто? – прозвучал голос из-за двери.

– Свои! – ответил Лёва и облегчённо вздохнул.

Дверь со скрипом открылась, и на пороге возник бомжевидный мужик в красных кедах образца советских времён, в трико, тельняшке и плаще нараспашку.

Мужик этот неоднозначный с нескрываемой радостью воскликнул:

– О! Кого я вижу! Художник!

– Он самый. Привет, Фёдор! – ответил Лёва. – Сегодня пофартило – нá вот… Только осторожней, – там «горючее».

И он дал сумку приятелю.

Мужик, принимая сумку, кивнул:

– Заходь.

Никанорыч зашёл в это стрёмное убежище и закрыл дверь на щеколду. Он осмотрелся, привыкая к тусклому освещению этой обустроенной конуры. На полу валялся старый матрас, рядом стоял деревянный стол, тут же – стул, табурет; на столе громоздилась грязная посуда, к ней впритык стояла кружка с оплывшей свечой, чуть в стороне лежала осьмушка чёрного хлеба, а рядом вышибал ядрёный запах кусок луковицы, сбоку же стоял заварной чайник. В углу этой дворовой обители находилась небольшая печка, рядом грудой лежали дрова.

Лёва сел на табурет и, тяжело вздохнув, начал изливать душу:

– Эх, Фёдор, если бы ты знал, как стало тяжко и туго жить. С каждым днём всё круче и круче…