Катя Райт - Прерванное молчание

– Может, ты уже пойдешь, Миллер?

– Мы обсудим все с Дороти… с твоим адвокатом. Мы придем через пару дней, – затараторил я. – Думаю, мы что-нибудь придумаем.

Он только пожал плечами и указал на сигареты, как бы напоминая, чтобы я их забрал.

– Да, ерунда, – я снова старался говорить непринужденно, но ничего не вышло. – Оставь себе.

– Мне не разрешат, – он отрицательно покачал головой.

Я ничего не ответил, только махнул рукой, как бы говоря: «Я договорюсь, не беспокойся», – и вышел из комнаты.

Через несколько дней мы с Дороти вновь пришли к Эрику. Он сидел на стуле напротив нас и, как всегда, много курил. Надо признать, теперь вся картина гораздо больше напоминала цивилизованную встречу адвоката со своим клиентом, а я, как будто, был тут просто «для мебели». Сначала Эрик был молчалив, но по его взгляду я понял – ему не нравилось, что Дороти тоже знала историю. Думаю, отчасти потому, что она, как ни старалась, не могла скрыть жалость.

Б о льшую часть времени Стоун смотрел мимо нас, куда-то вдаль на белые стены и переводил взгляд, только когда отвечал на вопросы, да и то не всегда. Руки он держал на столе, и так как бинты ему сняли, шрамы на запястьях были теперь обнажены. Увидев их, я удивился, как парню удалось выжить. Это были не аккуратные неумелые подростковые шрамы. Теперь они шли вдоль, рассекая рисунок вен по всей длине. Это выглядело не просто не привлекательно, это выглядело по-настоящему страшно, и я старался больше не задерживать взгляд на запястьях Эрика. Совершенно точно, будь у него еще несколько минут одиночества, он бы сейчас не сидел перед нами.

– Послушай, Эрик, – говорила Дороти, – Вот что мы сделаем: мы дадим полную характеристику личности твоего отца прежде, чем обвинитель начнет допрос. Уверена, присяжные не останутся равнодушными.

– Нет, – парень отрицательно замотал головой. – Я не буду ничего рассказывать в суде.

– Но, Эрик, иначе мы не сможем…

– Нет, – перебил он.

В общем, как человек и как мужчина, я отлично понимал Эрика. Я бы тоже не стал рассказывать дюжине незнакомых людей о таких подробностях. Но как судебный психиатр я знал, что только так можно переманить присяжных на свою сторону, а в наших судах именно это было главным. По большому счету, не имело никакого значения, ни само преступление, ни доказательства, ни справки и диагнозы. Главное – заставить присяжных встать на твою сторону, главное – заставить их сопереживать, испытывать жалость или ненависть.

– Хорошо, послушай, – вступил в разговор я. – Тогда можно поступить следующим образом: Дороти будет говорить, а от тебя потребуется лишь подтверждение ее слов. Пойдет?

Он кивнул, но при этом я видел, как неприятна была ему вся эта затея. Он смотрел на меня как на предателя, разболтавшего все государственные тайны его маленького королевства.

– Я только не понимаю, Миллер, к чему это все? – Спросил он. – Это же не отменяет того, что я убил своего отца…

– Знаешь, я думаю, учитывая обстоятельства, которые непосредственно предшествовали моменту убийства, это поможет нам свести все к состоянию аффекта…

– Миллер! – Он опять не дал мне договорить. – Я украл ключ от ящика с патронами за день до этого! Какой аффект!

Черт, эта деталь совершенно вылетела у меня из головы!

– Послушай, – вступила Дороти. – Мы свяжем это с обстоятельствами того вечера и глубокой психологической травмой, – она замолчала на секунду, как будто готовясь к очень важному заявлению. – В тот вечер он избил тебя или… – она слишком затянула паузу, подбирая нужное слово, хотя, оно было вполне очевидным.

– Или, – быстро утвердительно ответил Эрик. – Но кому какое дело!

– Вот видишь, – Дороти, кажется, немного воодушевилась, но я не понимал, почему. – После такого ты просто не мог отдавать себе отчет в своих действиях.

– Нигде это не записано, а значит, мисс Честертон, ничего не было, – отрезал Эрик.

– Но ведь должны были остаться следы…

– Никому это было не нужно, никто ничего не проверял! Никаких следов!

– Не надо отчаиваться, – продолжала Дороти. – Я верю, что мы сможем убедить присяжных.

– Все бесполезно, и вы это знаете, – Эрик встал и направился к двери. – Я устал, простите, не могу больше разговаривать.

С этими словами он постучал в дверь. На стук прибыли два санитара, которые отвели его в палату.

Оставшееся время мы редко бывали у Эрика и все больше находились в разъездах. Мы навестили даже патологоанатома, который делал осмотр тела отца Стоуна и заключение о смерти, в надежде отыскать хоть какую-нибудь зацепку. Но все было тщетно – ничего такого, что нам ни было бы уже известно, мы не находили.

Мы пытались убедить Эрика, что у него все еще были шансы попасть в клинику и избежать тюрьмы. И хотя он не особенно верил в наши уговоры, теперь я понимаю, что все это только усугубляло ситуацию. К тому же, обвинителем выступал Уолтер Ригби, а это не добавляло нам шансов. О том, что у него нет ни души, ни сердца, знали все на Восточном побережье и кое-кто на Западном. Мы пытались встретиться с Уолтером и попробовать смягчить его, но он лишь сухо дал понять, что намерен упечь нашего парня по полной программе, и чтобы мы даже не надеялись на «всякие фокусы».

На суде все наши попытки склонить присяжных на свою сторону рухнули прежде, чем Дороти начала говорить. Во-первых, в жюри, в основном, были мужчины с непробиваемыми лицами, а во-вторых, Ригби в самых ярких красках нарисовал картину жестокого спланированного убийства. Всё закончилось тем, что во время допроса обвиняемого он вообще поставил под сомнение правдивость всей этой истории с изнасилованиями.

– Так вы утверждаете, что отец совершил над вами действие сексуального характера против вашей воли, мистер Стоун? – Без каких-либо эмоций уточнил Ригби во время перекрестного допроса.

– Да, – кивнул Эрик, не понимая, к чему клонит обвинитель.

Но я отлично понимал, к чему он клонил, и было наивно предполагать обратное. Да, с его точки зрения, все именно так и обстояло: если ребенку с малых лет давать понять, что то или иное действие (в нашем случае – сексуальная связь отца и детей) является нормальным, то ребенок и будет расти с четкой позицией по этому поводу. Проще говоря, если вам все детство внушали, что шляпу следует называть, к примеру, «миксером», выйдя во взрослую жизнь, вы никогда не задумаетесь, что перед вами именно миксер, когда увидите даму в шляпе. Возможно, это сравнение покажется вам глупым, но именно так все и обстоит на самом деле.

– А откуда, позвольте узнать, – продолжал задавать вопросы обвинитель, – вам было известно, что эти действия являются негативными, мистер Стоун? Вам ведь было тогда двенадцать?