Владимир Дараган - Женщины и мужчины

– Знакомой, – сказал я. – Хорошей знакомой. В гостинице скучно, и я пишу ей письма про вашу улочку. Больше я нигде не бываю. Работа… Я тут в командировке.

Женщина вернулась к крыльцу, взяла садовые ножницы, подошла к лилиям, срезала самый большой цветок и протянула его мне.

– Вот вам наглядное пособие. Будете на него смотреть в вашей гостинице.

Я взял цветок и стал смотреть на женщину. Сразу говорить «спасибо» не хотелось. После «спасибо» нужно было бы уходить, а мне хотелось смотреть на нее, на ее полноватую, но складную фигуру, на ее улыбку, на загорелые руки…

– Приходите к нам часа через два! – вдруг сказала женщина. – Муж принесет пиво и сушеную рыбу, я запеку кабачки в сметане. Мы будем сидеть в беседке, пить пиво и слушать ваши рассказы о Москве. Вы ведь из Москвы? Только там так акают.

Я был из маленького городка под Москвой, но не стал это уточнять, а просто кивнул.

– Да, из Москвы, но я не приду сегодня.

– Боитесь мужа?

– Да вроде пока нет причин его бояться.

– Вы на меня так смотрите, и у вас никаких неприличных мыслей не возникает?

Я смутился и стал смотреть на амариллисы.

– Ладно, идите уж. Но если вечером надумаете с нами пива попить, то приходите. А мужа не бойтесь. Я с ним разберусь, если что!

В это день я не написал письмо. Но зато в своей ячейке нашел тоненький конверт из Москвы. В конверте, сложенный пополам, лежал листок в клеточку, вырванный из общей тетради. На листке большими круглыми буквами было написано, чтобы я не торопился назад, что она с подругой уезжает в Крым и что она еще скучает и ждет нашей встречи осенью.

Я так и не понял, читала ли она мои письма про цветы и пыльные листья. Подаренную лилию я поставил в стакан с водой, лег на кровать, уставился в потолок и стал думать о женщине из палисадника с лилиями и амариллисами.

– Ты уверена, что тебе с ним будет лучше?

– Давай будем только о нас.

– Но мы договорились, что не будем выяснять отношений, когда раздражены.

– А говорить о нас – это только выяснять отношения?

В парке ветрено и холодно. Мокрые бурые листья на дорожках и скамейках. Самые крепкие болтаются на почти голых ветвях кленов. Хотелось посидеть в тепле, но эти двое избегали даже мысли об этом. Если пойти в кафе, то надо будет поддерживать разговор, а говорить больше не о чем. Вспоминать прошлое? Это больно, их счастье никогда не повторится. В ней уже не было загадки, а он больше не способен даже на маленькие подвиги.

Будущего тоже не было. Их совместного будущего. Они оба это понимали, но не могли говорить на эту тему. Они не хотели даже думать о завтрашнем дне.

Все тянулось уже несколько месяцев. Было страшно вот так все бросить и остаться один на один с новой жизнью, где не будет их встреч, звонков и мимолетных, пусть даже холодных поцелуев. Никто не мог первым хлопнуть дверью, уйти, не оборачиваясь, не боясь одиночества среди постылых дождей и темного, низкого неба.

У него уже была другая женщина, а у нее другой мужчина. Но пока все несерьезно, пока все обратимо, пока просто прогулки и разговоры. Смогут ли они заменить то, что было между ними? Будет ли она дрожать и сжиматься от страха и удовольствия, когда ее коснется новая мужская рука? Будет ли он, улыбаясь, бежать к метро, вспоминая гладкость женской кожи, освобожденной от одежды? Наверное, нет… Это бывает один раз. Потом будет что-то другое, от чего не стучит сердце, не перехватывает дыхание, от чего не забываешь о времени, делах, учебе, друзьях, погоде…

Пришла взрослость? Может быть. Они не боялись взрослости. Впереди еще бесконечность этой взрослости, и все можно успеть. А вот если бы сохранить их первую встречу в длинном шумном коридоре, первый поцелуй в этом парке, первые прикосновения к запретному и желанному. И уйти с этим во взрослую жизнь, начать сначала, но сохранить возможность позвонить, встретиться, взять друг друга за руки и пойти по этой аллее. Пусть даже такой холодной, неприветливой, мокрой…

Что этому мешает? Обида? Ревность? Страх, что их прошлое помешает новой жизни? Что оно будет тянуть назад, в недавнее детство, в мелькнувшее и ушедшее счастье? От этого ныло сердце, невозможно было сосредоточиться, радоваться внезапному осеннему солнцу, улыбаться друзьям при встрече. Все изменилось. Уже не ждешь звонка и откладываешь свой звонок. Уже спрятаны старые фотографии, уже порваны письма.

– Мне холодно… пойдем назад.

– Дать тебе мою куртку?

– Нет, я не хочу, чтобы ты простудился.

– Я бы лежал с температурой, а ты бы меня лечила. Ты помнишь…

– Не надо про «помнишь»!

– Не буду. Ты не сердись…

– Я не сержусь, просто устала и хочу домой.

В метро шумно, они совсем замолчали. Она вошла в вагон, обернулась, помахала ему рукой и стала пробираться внутрь. Двери зашипели, захлопнулись, поезд загудел и стал набирать скорость. Он смотрел на исчезающие в темном туннеле огни и понимал, что это все. Больше ничего не будет. Он никогда ей не позвонит и не будет ждать ее звонков. Их просто не будет. Ну и хорошо. Надо жить дальше, мир такой большой, он не замкнут на ее словах и взглядах. Это раньше все остальное было расплывчато и неважно. А теперь будет важно!

Он взъерошил слипшиеся от дождя волосы и пошел к лестнице перехода на другую линию.

А она ехала в гудящем вагоне, прислонив висок к стеклу двери, смотрела на мелькающие за окном лампы, связки кабелей и плакала. Она тоже поняла, что никогда больше не увидит его. Она почувствовала, что осталась одна, что ее маленькая власть кончилась, что он не будет больше ждать ее звонков, не будет волноваться, если она будет опаздывать на свидания. Ах, да… какие теперь свидания.

Она вытерла слезы и стала пробираться к выходу. Это была не ее станция. Но она знала, что если позвонить по номеру на визитке, вложенной в записную книжку, то через десять минут к этой станции подъедет темно-синяя машина, в которой будет тихо, сухо и тепло.

– Ты ведь знаешь, с какой гадостью мне приходилось иметь дело? Едкая, ядовитая, канцерогенная. Поэтому я любил работать по вечерам, когда в лаборатории никого не оставалось. Так было спокойнее и безопаснее: у тяги никто не толкался, никто не лез с расспросами, никто не звонил и не звал на какие-то совещания. В один из вечеров это и случилось. Я стоял у тяги, сливал два раствора, и тут вошла Марина. Я в резиновых перчатках, в защитных очках, стараюсь сдерживать дыхание, а она подходит сзади, обнимает меня, кладет голову на плечо и говорит, чтобы я закрыл дверь на ключ.

– У тебя хоть рука не дрогнула?

– Нет! Я стиснул зубы и аккуратно поставил все колбы на место. Иначе, сам понимаешь… Ты вот рассказывал про студента, который радиоактивный фосфор у ваших весов рассыпал, а тут можно было весь корпус отравить. В общем, когда я повернулся… Дальше, рассказывать не буду, сам все знаешь.