Инна Тронина - Женщина по имени Солнце. История великой любви

Отцу все эти авантюры не нравились. Но он понимал, что всё равно не сможет уследить за такими отчаянными удальцами, как мы с Хамалем. По-моему, кроме всего прочего, брат таким образом протестовал против насилия со стороны отца, который своей волей сделал дипломата из человека, начисто лишённого этого дара. И поныне, добросовестно исполняя свои обязанности в разных странах, брат ждет возможности отправиться в Египет и пусть на месяц-другой, но присоединиться к какой-нибудь археологической экспедиции…

Мы очень любили праздники, особенно Ид аль-Фитр, называемый Малым. Весело, шумно, в обществе многочисленных гостей, прямо на улице, под пальмами и яркими звёздами, окружённые светильниками, гирляндами и лентами, оправляли мы разговение после окончания священного месяца Рамадан. Всем малышам дарили сладости и игрушки. Целый месяц перед тем взрослые и достигшие десятилетнего возраста дети не ели в светлое время суток, предаваясь серьёзным и не понятным для нас размышлениям, а с заходом солнца садились за трапезу.

Однажды, когда я, принаряженная в розовый шёлковый хиджаб, расшитый золотом, в карминно-красную рубашку и такие же шальвары, рассматривала только что подаренную мне игрушечную кошку, которая умела мяукать. Вдруг ко мне подошёл отец, взял на руки и сообщил, что кроме старшего брата. я имею теперь и младшую сестру. Действительно, мама в тот год не держала пост, а после вообще куда-то исчезла, вот – о, радость!

Появление Зейн я восприняла как подношение к Малому празднику и немедленно включилась в заботы о ней, ничуть не ревнуя. Ведь я большая, мне шесть лет, я знаю все буквы и многие суры Корана! Как ямогу требовать одинаковой с младенцем любви и заботы? Ведь сестрёнка такая крохотная, как куколка! Потом Зейн часто говорила, что я стала ей как мать. В детстве мы с Зейн всегда были вместе, а потом я вышла замуж и уехала в Америку. Через некоторое время и сестра перебралась в дом Абдул-Рахмана.

Но мы всё равно встречались при любой возможности – и в обычные дни, и на праздниках, которых в нашей семье было очень много. Некоторые ортодоксы выступают против того, чтобы отмечать дни рождения людей, даже самых уважаемых, таких, как Пророк Мохаммад. Но наш отец не только позволял праздновать дни рождения, а даже приветствовал это. Я уже рассказывала о самом любимом торжестве – Ид аль-Фитр. называемом Малым, так как продолжается оно три дня. А вот Большой, четырёхдневный праздник, Ид аль-Адха, День жертвоприношения, казался мне торжественным и пугающим одновременно.

Разумеется, я никому не говорила о грешных своих мыслях, ибо это главный праздник мусульман. Им завершается ежегодное паломничество в Мекку и Медину. Но всё-таки он не такой искромётный, добрый и теплый, как День разговения, чем-то напоминающий христианское Рождество. В преддверии его покупается новая одежда, украшается дом, готовятся обильные и вкусные яства. Накануне и во время Ид аль-Фитр рассылаются открытки с пожеланиями счастья и процветания, люди обнимаются, целуются, прощают друг другу долги, раздают милостыню, приглашают за свой стол одиноких и бедных.

Для того, чтобы ни один член общины не чувствовал себя в эти дни покинутым и ненужным, с людей собирают специальный закят – религиозный налог, но не обязательный, а добровольный. Впрочем, никто и не отказывается помочь менее удачливым в жизни единоверцам достойно встретить оба праздника – Ид. Им заранее выдают деньги, чтобы они могли купить обновки для торжества, прибрать своё жилище, украсить его, как подобает. Одна треть мяса жертвенных животных, забитых в день Ид аль-Адха, тоже передаётся неимущим.

И всё-таки с самого раннего детства, благоговея, преклоняясь перед величием и святостью Дня жертвоприношения, я вместе с тем боялась его. Никак не могла избавиться от мысли о том, что пролитие крови, пусть даже овец, коз, верблюдов, реже коров, может каким-то образом способствовать наступлению благости и единения. Мне было мучительно жаль предназначенных на заклание животных, которым торопливо запихивали в рот леденцы, чтобы съесть их после забоя на счастье. Я ни секунды не могла смотреть в их ещё живые глаза, которые через несколько минут станут мёртвыми. Они блеяли, мычали, двигались, дышали, нюхали воздух. Некоторые даже начинали беспокоиться, пытались вырваться и убежать.

Во мне жило предчувствие беды, непостижимым образом связанное именно с этим днём, с этим праздником. Он, как и все торжественные даты, отмечаемые по хиджре, в зависимости от срока наступления новолуния, приходится на разные дни. Грандиозные картины, транслируемые телевидением с хаджа, когда в едином порыве перед Всевышним склоняются сотни тысяч, а то и миллионы одетых в простые белые одежды мужчин и женщин, вселяли в мою душу желания когда-нибудь оказаться там, в Мекке и Медине. Одновременно я. понимала, что ещё нескоро окажусь достойной такой великой чести.

И мысль о том, что опять, уже в который раз, песок или каменные плиты двора, а где-то трава или снег вновь обагрятся горячей кровью, не давала мне возможности возвыситься душой и забыть о земном. Я радовалась, что Аллах создал меня женщиной, и мне не придётся никогда самой заниматься этим. Прекрасно зная, что в незапамятные времена бессловесное животное по воле Господа заменило на жертвенном алтаре человека, и что тем самым был положен конец варварским, языческим обрядам, я всё же старалась в такие моменты оказаться как можно дальше от места забоя.

Каждый наш мужчина умеет мгновенно и, возможно, безболезненно лишать жизни обречённую скотину, перерезая острым ножом яремную вену. И всё же я давно уже ловила себя на мысли о неизбежности в будущем какой-то невосполнимой, душераздирающей жертвы, связанной с хаджем, а, значит, с Ид аль-Адха.

Даже нежная, кроткая Зейн, так остро не переживала обряд жертвоприношения, полагая его обязательным и святым, а потому подлежащим беспрекословному одобрению и исполнению. С тех пор, как начала понимать слова, я знала, что обряд заклания совершается не для того, чтобы умилостивить Бога, как думают многие европейцы и американцы, а для обеспечения общины мясом во время главного праздника. И ещё для того, чтобы каждый осознал – мясо некогда было плотью живого существа, убитого особым образом, при чтении молитвы. И лишь после того, как из него истекла вся кровь, оно стало пригодным для употребления в пищу.

Да, я сознавала это и радовалась вместе со всеми. Тем не менее, напиток «камаруддин», в переводе «луна веры», приготовленный из абрикосов и фиников, всегда немного горчил. А «Ид Мубаррак», счастливое, восторженное состояние, которое всегда охватывает правоверных в такие дни, было слегка окрашено печалью.