Array FOX - Черемуховый торт с новокаином. Повесть-рецепт

Корректор Елена Субботина

Дизайнер обложки Вера Александровна Андреева

© Андрей Александрович Верин, 2017

© FOX, 2017

© Вера Александровна Андреева, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-7959-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мучения – и великие, и малые – претерпевались здесь уже более двадцати лет. Больница Святого Великомученика Георгия на Поклонной горе оправдывала свое имя, и для многих Поклонная гора становилась Голгофой – последним восхождением.

Соборными силами медицинского братства и небесного воинства отсюда все-таки чаще выписывали, чем выносили. Но, как если бы в заступничестве святого покровителя больницы образовалась лакуна (аккурат между пятым и седьмым этажом), в первом хирургическом отделении, где вестибюль в простенках между лифтами клеймили цифры «6», «6», «6», с недавних пор творилось неладное. В полном стерильности храме Асклепия стало нечисто. Но где же и селиться нечистой силе, как не в отделении экстренной хирургии, где сама смерть держится ближе к людям?

Нет, на шестом этаже больницы Святого Георгия не умирали чаще, чем на прочих, здесь не исчезали препараты «списка I» 1 1 Список I – свод лекарственных средств, отнесенных к наркотикам или ядам. ( Здесь и далее примеч. авт. ) и не сбоила аппаратура в операционном блоке. Однако жизнь сорокалетнего хирурга-ординатора Александра Валерьевича Полудина превратилась в сущий кошмар.

Надо сказать, к своим сорока годам ординатор нажил изрядную проседь в темно-русых волосах, но сохранил юношеское телосложение благодаря лыжным кроссам в пригородном Васкелово. И смотрелся Полудин в отделении мужчиной видным, невзирая на мешковатую форменную одежду, наделявшую его вящим сходством с санитарами, которую ординатор, однако, предпочитал халату, и домашние шлепанцы, шаркавшие, казалось, на полшага позади доктора, пока Александр Валерьевич энергично барражировал по коридорам первого хирургического, напевая себе под нос красноармейский мотив «Принимай нас, Суоми, красавица!..»

Благоденствие хирурга кончилось однажды, утром рядового дня, когда, заглянув в ординаторскую, Полудин обнаружил на своем столе букет черемухи в бутыли из-под глюкозы для капельниц.

Будто ослепленный белизной цветов, хирург зажмурился, поморгал, но, когда вновь открыл глаза, букет не растворился в воздухе – стоял на том же месте. Более того, из-под бутыли выглядывал клочок книжной страницы, откуда-то, по всему судя, наспех вырванный за неимением другой бумаги. Поверх типографского шрифта шла надпись карандашом: «Полудину А. В.».

Записку хирург смял и сунул в карман, цветы переставил на соседний стол.

«Черт… Точно не свои… Но кто тогда? И что за напасть?» – крутилось в голове у ординатора.

Нет, букет черемухи не грозил Александру Валерьевичу ни приступом аллергии, ни укусом энцефалитного клеща, но из каждого цветка ее – тихого, белого, кроткого – на ординатора, словно глаз бури, смотрело сине-стальное майское штормовое предупреждение. И, вторя тревожным предчувствиям Полудина, за окнами отделения, распахнутыми по случаю аномальной весенней жары, зрели жирные грозовые тучи. Не изливались, только грохотали – издалека, исподтишка. Но даже от этого затаенного небесного недовольства со стен заждавшегося капитального ремонта здания больницы сыпалась штукатурка, дребезжали фрамуги, и, вторя высотным турбулентностям, мотались в шахтах гремучие грузовые лифты.

Дело в том, что, несмотря на свою героическую профессию, Александр Валерьевич Полудин всего боялся: никогда не садился в машину к незнакомому человеку (мало ли как он водит, вдруг авария?), страшился браться за гантели в тренажерном зале (недолго и уронить!), с завистью поглядывал на конькобежцев, но сам никогда не встал бы на коньки (слишком легко упасть!). Полудина пугало все, хоть сколько-нибудь новое и непривычное. «Со странностями», – так характеризовали его все, кто знал, едва удерживаясь, чтобы не покрутить пальцем у виска. Стоило заговорить с этим моложавым человеком, как становилось ясно: он давно состарил себя изнутри, будто, однажды испугавшись, нашел лекарство от ошибок молодости в ранней дряхлости души. Отчего стремительная, как лыжный коньковый ход, поступь ординатора временами становилась шаркающей, а в трубном властном голосе порой проскальзывали капризные по-стариковски нотки.

Впрочем, едва оказывался на работе, хирург преображался: движения становились четкими, слова – скупыми, действия – расчетливыми. Никогда не сомневающийся в правоте своего жестокого ремесла, здесь, в отделении, Александр Валерьевич легко мог усыпить бдительность пациентов и отвлечь внимание их родственников от главного – страшного.

И вот однажды, утром рядового понедельника, Полудин испугался вновь, на сей раз – неизвестности. С виду невинная, та была громом средь ясного неба, ибо застигла ординатора врасплох в родимом, до последнего уголка изученном первом хирургическом, где прежде ампутации рутинно сменялись резекциями, где любые возможные риски помещались в рамках операционных и послеоперационных осложнений, и решительно все, что могло произойти, учитывалось в графе «исход» с талонов амбулаторных пациентов: выздоровление, ремиссия, госпитализация, перевод в другое медицинское учреждение, инвалидность, смерть и прочее.

Теперь, похоже, ординатора настигло наконец это загадочное и пугающее «прочее».

Выглянув в коридор, Полудин крикнул вездесущей и всеведущей дежурной сестре.

– Галя! Кто был в ординаторской после обхода?

Со стороны поста с готовностью донеслось:

– Да господь с тобой, Сан Валерич! Кто только не заходил! Витька Ташин все утро там торчал, Пирогов два раза был, Арсений Соломоныч жаловал, медбратья новые, Услонцев из терапии приходил – справиться о пациентке, Ольга из гинекологии…

– Из чужих кто? – не выдержал детального отчета Полудин.

Повисла пауза.

– Было, Валерич, было, – припомнила наконец невидимая, но всевидящая Галя. – То ли из пациентов, то ли из родни. Я женский голос слышала – как раз она тебя спрашивала, кстати. Да, видать, сразу и ушла, не доискавшись.

Более ничего вызнать у Гали не удалось.

Ординатор призадумался.