Виктория Ближевская - Спокойных дней не будет. Книга IV. Пока смерть не разлучит

– Это неважно.

Он окаменел и отвел затуманенный воспоминаниями взор, не желая бередить старые раны.

– Ты терял… – утвердилась в своей мысли она и вздохнула. – И ты знаешь, как быть. А я не умею. Я боюсь…

Она снова всхлипнула и вскинула руки ему на плечи, намереваясь прижаться снова, спрятаться от своего неизбывного горя. И тогда он поцеловал ее. Просто начал трогать губами мокрые щеки, веки с отяжелевшими от слез ресницами, виски, уголки губ, и она закрыла глаза и отдалась его жалости, как ребенок, который берет силы в уверенности взрослого. Она доверилась ему, несчастная, почти раздетая, опустошенная, и он повторял: «Все пройдет!» и едва не потерял рассудок, когда она ответила на его поцелуи. Но о том, что было в этом ответе, он сразу же постарался забыть, потому что она отпрянула и сползла с его колен на одеяло.

Минуту они молчали. Он рассматривал свои ботинки, неуместные в мягком ворсе ковра, она жалась к мертвому телу, как преданная собака, и боялась прикоснуться, чтобы еще раз убедиться, что ничего не изменилось, и земная оболочка отпустила душу, без которой тело было всего лишь знакомым предметом, не более.

– Позвони в полицию и в Москву. Я останусь с ним.

Павел только и ждал этих слов, чтобы уйти и не видеть, как она улеглась рядом со своим мертвым возлюбленным и вложила пальцы в его холодную ладонь. Живой мужчина, лишенный права быть любимым, стиснул зубы и закрыл за собой дверь, оставив любовников наедине.

С приездом полиции ему пришлось одевать ее, как куклу. Соня была безучастна и молчалива, и оживилась лишь, когда он, как заботливая нянька, собрал ее волосы неловкими пальцами и долго возился с заколкой.

– Я сама.

– Расскажи им. Я не бельмеса на этом птичьем языке.

Черноглазый офицер слушал с подчеркнутым вниманием, что-то записывал, переспрашивал, взглядывая на неподвижное тело. Павел не понимал ни слова из ее рассказа и злился, потому что хотел услышать именно эти подробности, которые теперь знала итальянская полиция, а он, как личный телохранитель, не знал. Горничная замерла у двери, сложив руки на кремовом переднике, и лишь иногда подносила к носу сухой скомканный платок. Несколько раз Мария попыталась поймать его взгляд, но он с раздражением отвернулся, не настроенный на обмен невербальной информацией. В какой-то момент Соня подозвала его, он подошел и стал отвечать на вопросы, которые задавал офицер. Соня переводила и крепко держала его за руку, как будто от этого его свидетельство становилось более значимым. Наконец, допрос прекратился, и женщина выронила его ладонь, разрывая связь.

– Я позвонил Розе, – негромко сказал он в обращенный к нему затылок с небрежно заколотыми черными кудрями.

– О, господи! – выдохнула она и ничего не спросила.

И он вдруг вспыхнул злостью на этот инфантилизм, на жертвенную трусость не знать, что сказали на другом конце мира.

– Она интересовалась тобой.

– Я не хочу это слушать.

– Тебе придется!

Он повысил голос, и офицер поднял голову от бумаг и с удивлением посмотрел на этих странных русских.

– Она переживает за тебя.

– Она заплакала, когда ты сказал? – Соня пропустила его слова мимо ушей, одержимая одной мыслью, но он промолчал. – Она много лет не любит его.

– Она любит тебя и жалеет.

– Ты ничего в этом не смыслишь, Павлик. Он ушел от нее ко мне. С чего ей жалеть меня?

– Ты дура! – Он с садистским удовольствием растянул букву «у», как будто отомстил ей за недавний безответственный поцелуй. – Она растила тебя, как дочь. И оттого, что ты оказалась неблагодарной тварью, ее любовь к тебе меньше не стала.

– Если бы она любила его…

– Их отношения тебя не касаются. Семейная жизнь – не праздник каждый день. Просто ты в своем эгоизме ничего об этом не знаешь.

– Заткнись! – Они оборвали перепалку, натолкнувшись на недоумевающий взгляд полицейского, и Соня неожиданно рассмеялась. – Он решил, что мы любовники.

– Еще чего!

В своем презрении друг к другу они были единодушны и напряженно замолчали, стараясь не встречаться глазами.

Когда офицер в сопровождении Марии ушел, Соня вновь улеглась на кровать, но Павел, ни слова не говоря, сгреб ее в охапку и выставил из спальни, безапелляционным тоном заявив, что теперь ей здесь делать нечего, и она должна переселиться в одну из комнат вплоть до отправки тела Ильи на родину. Он ждал слез, истерики, всего, чего угодно, но она безропотно подчинилась и, забравшись под одеяло в гостевой спальне, свернулась на подушке и закрыла глаза, потеряв силы и желание спорить. Мужчина остался стоять посреди комнаты, размышляя, надо ли повторить инструкции или искать слова утешения, которые никак ему не давались.

– Соня, – нерешительно начал он, но она неожиданно подняла голову и посмотрела на него осмысленным взглядом, – тебе надо собраться. Времени мало. Самолет будет вечером.

– Это исключено. – Она не сводила с него внимательных, почти черных глаз. – Я не вернусь.

– Твой долг похоронить его.

– Нет.

– Ты не можешь так обойтись с ним, со всеми.

– Его нет, а на остальных мне плевать.

– Ты пожалеешь.

– Может быть… позже… когда-нибудь…

– Тебя не поймут.

– А если я приеду с его телом – меня поймут?

Представить появление Сони у гроба Ильи в окружении родных Павел не смог. Он исчерпал аргументы и просто торчал посреди комнаты, как истукан, уронив руки вдоль тела. Она вздохнула и прикрыла лицо локтем.

– Делай, что положено.

– Если ты не поедешь, я тоже останусь, – подвел итог он и вышел, в сердцах хлопнув дверью.

– К чему такие жертвы? – истерически крикнула она ему вслед и, не получив ответа, натянула на голову одеяло и снова заплакала от жалости к себе.

Павел надеялся уговорить ее до последнего часа, но его подходы оказались безрезультатными. Там, где Илье достаточно было чуть изменить интонацию или нахмуриться, другим требовались дни уговоров без какой-либо гарантии на успех. Соня была непреклонна и почти спокойна, если не считать следов слез на измученном лице. По дому ходили чужие люди, она прислушивалась к шагам и вздыхала, догадываясь о цели этих непрошеных визитов. Наконец он сделал последнюю попытку.

– Соня, машина через полчаса уходит. Ты можешь попрощаться.

– Я не могу.

– Я не спрашиваю тебя, можешь ли ты!

Он извлек ее из кровати, как больного ребенка, и, подчиняясь силе, она покорно поплелась за ним, но на пороге спальни остановилась. Посреди комнаты царствовал гроб.

– Это же неправда, что он умер? – В ее распахнутых глазах стояли слезы. – Он вчера пообещал… поклялся…

– Иди! – Павел подтолкнул ее и остался в коридоре, закрывая собой дверной проем от любопытных глаз. – У тебя мало времени.