Виктория Ближевская - Спокойных дней не будет. Книга IV. Пока смерть не разлучит

– Они давно привыкли обходиться без него, а я без него не могу.

– Научишься, – отрезал Павел. – Иди туда, Соня. Я только оденусь.

– Я не смотрю.

Он отвернулся и сбросил полотенце, зная, что она солгала.

– Как тебе удается сохранять такой рельеф?

– Прекрати меня рассматривать!

– Тебе нечего стесняться, – без эмоций заметила Соня и снова вернулась мыслями к подвигу, который ей предстояло совершить: войти в комнату, где лежал Илья, вернее, то, что от него осталось.

Одевшийся Павел твердо взял ее под локоть и вывел в коридор. Она глядела исподлобья и упиралась, но шла за ним по мягкому ворсу ковра, помня, что надо постараться не расплакаться, хотя в носу щипало, и было трудно вздохнуть.

– Подожди! – Не дойдя до двери нескольких шагов, она часто задышала, как набегавшаяся по двору собака. – Мне надо передохнуть.

Но бесчувственный телохранитель втолкнул ее в комнату, где закончил свой жизненный круг шеф. Снова оказавшись лицом к лицу со смертью, Соня потеряла силы к сопротивлению, и ее неудержимо повлекло к Илье, как будто в груди у нее был встроен магнит. Павел двинулся следом и, наклонившись над постелью, взял безжизненное запястье. С другой стороны Соня свернулась калачиком возле мертвого тела.

– Он умер во сне, – негромко сообщил Павел и бережно вернул безжизненную руку на простыню. – Думаю, он не мучился.

– Какая теперь разница! Он бросил меня.

– Он просто умер, Соня. Все умирают.

– Не все! Ты жив, и я жива…

Вступать в бессмысленный спор с женщиной на грани истерики полковник Тихонов не стал, обошел кровать и сел с ней рядом, сочувственно провел ладонью по ее напрягшейся спине, не ощутив почти ничего запретного. Но она раздраженно дернула лопатками «не тронь», и Павел неохотно убрал руку.

– Соня, оденься и вызови полицию, а я позвоню в Москву.

– Я не хочу звонить. И не хочу, чтобы ты звонил.

– Это не обсуждается.

Она села на постели, подобрав под себя голые ноги, от которых ему было трудно отвести глаза, и уперла кулаки в матрас.

– Ты хоть представляешь, что нас ждет?

– Гораздо лучше, чем ты! Но скрывать его смерть мы не можем. Максимум, что можно изменить, это сказать, что он умер ночью в кабинете.

– Кто нам поверит? – Вскрикнула она и тут же виновато оглянулась. – Это будет не просто скандал, это будет грандиозный скандалище, просто фурор.

– Да какая тебе разница, черт возьми! – вдруг взорвался потерявший терпение Павел. – Человек умер, а ты думаешь о том, как прикрыть свою задницу.

– Ты ничего не понимаешь, Тихонов, – устало возразила она, и слезы безудержно закапали на подушку. – Все, что он делал в жизни, будет перечеркнуто этой смертью в моей постели, сплетнями, всей этой грязью, которую выльют на него. Я никто, я – мелкая сошка, которая никого не интересует, если его нет рядом. А его имя будут полоскать в прессе, офис будет смаковать подробности, а жена с детьми… И никто не поймет, что иначе и быть не могло. Он был мой с самого начала. Я родилась для него, и он был обречен любить меня. И мне никто не нужен, кроме него.

– Ты рассуждаешь, как глупая школьница. – Полковник Тихонов и хотел бы утешить ее, но не знал, чем, и в своем бессилии был груб и бестактен. – Это все романтические бредни! Есть химические процессы, которые управляют человеческими телами, и то, что его тянуло к тебе – чистая физиология. Наверное, была и душевная склонность. Ты интересная женщина. И он растил тебя и был привязан к тебе.

– Ты такой же, как все! – Она шарахнулась от его плебейской правды, размазывая по щекам катящиеся слезы. – Нет! Ты хуже! Ты был рядом и все равно низводишь все, что видел, до банальной похоти.

– Я много чего видел, принцесса! – огрызнулся Павел, не желаю принимать ее правду. – И не все было сказочно, как это видится тебе. Его тянуло к разным женщинам. Он был нормальный, приземленный мужик, который постоянно утверждал свою мужскую сущность, а для этого ему надо было иметь…

– Убирайся!

Она согнулась пополам, обхватила голову и зарыдала в голос, впервые с момента пробуждения отпустив на свободу боль и отчаяние. Мужчина сжал зубы и некоторое время смотрел в сторону, не в силах преодолеть себя и пожалеть ее. Он думал о том, что эта женщина и впрямь была создана для другого, и в ее словах было гораздо больше правды, чем он мог себе позволить признать. Он помнил обычно невозмутимое лицо шефа в зеркале заднего обзора, когда тот звонил сестре, и вся гамма эмоций на этом лице свидетельствовала об одном – Соня была его наваждением и путеводной звездой. Он помнил его глаза, когда тот смотрел на спящую Соню в Питере, и в этих глазах не было похоти, только чувство, название которого знали они оба. Он видел лютую ярость, когда мерседес отъехал от злополучного банка, а Соня осталась стоять возле красного джипа с попранным букетом белых лилий у ног. И это было не обидой и разочарованием собственника, потерявшего ценную коллекционную вещь, это было неистовство обманутого любовника. И Павел мог только догадываться, что творилось в душе шефа, когда он в пальцах сломал телефон, как спичечный коробок, и даже не заметил этого. Он лучше многих знал человека, о ком рыдала Соня, и понимал, что другого такого в ее жизни уже не будет.

Павел почувствовал, как тяжелая дрожь прошла между лопаток, когда, наконец, и он осознал, что Илья мертв окончательно и навсегда. Соня скорбно раскачивалась из стороны в сторону и бормотала что-то нечленораздельное, как плакальщицы на кладбище, и ему стало трудно дышать от острой жалости к ней.

– Иди сюда!

Его приказ вторгся в полотно ее причитаний, на миг разорвал его, и, не дожидаясь, пока она поймет, он схватил ее в охапку и забрал на колени, как ребенка, прижал к груди. Она обвила его шею руками и, перестав причитать, заскулила и залила слезами его рубашку.

– Бедная моя, – шептал он в надежде, что едва ли она способна слышать. – Все пройдет, девочка, все пройдет.

Ее волосы были темными и шелковыми, как ночное море, и пальцы тонули в них, как в прибое. С легким щелчком заколка отпустила их на волю, и они накрыли ее почти всю, скорчившуюся у него на коленях.

– Мне страшно, Павлик…

– Я знаю! – Он прижал ее голову к своему плечу, уткнулся губами в непослушные завитки и замер, чуть покачивая ее, как засыпающего младенца. – Поплачь. Такую боль нельзя носить в себе. Надо выплакаться, и тебе станет легче.

– Разве может стать легче?

Она попыталась отстраниться, но он удержал ее, обнял еще крепче.

– Ты будешь вспоминать, но так больно уже не будет.

– Ты кого-то терял?

Он на секунду ослабил хватку, и она подняла к нему мокрое лицо. В распахнутых глазах был вопрос-изумление, будто ей впервые открылось, что робот может испытывать чувства.