Борис Акунин - Счастливая Россия (адаптирована под iPad)

– Дело это я веду лично. Оно особой важности. Организация «Счастливая Россия». Слыхал?

У Шванца выговорилось «шящливая», Филипп даже переспросил: какая Россия?

– Щящливая, – повторил капитан с усмешкой.

Про ПКРО (подпольную контрреволюционную организацию) «Счастливая Россия» Бляхин знал только, что есть такое производство, сильно засекреченное, у наркома на особом контроле. Прежде Филиппа к «крупнякам» не подпускали. То, что теперь подпускают, – плохой признак или хороший? Нет уж, от Шванца ничего хорошего не жди.

Ответил осторожно:

– Слыхал кое-что, краем уха. Террористическая антисоветская организация, связанная с иностранными разведками и ставившая целью своей преступной деятельности свержение советской власти.

– Они у нас все такие. – Шванц весело оскалился. – Даже если две бабки у парадной языком болтали, спицами вязали. Побывают в нашей «Кафельной» – сразу признаются, что этими спицами собирались учинить теракт против товарищей Сталина и Ворошилова. Нет, товарищ Бляхин. «Счастливороссы» не террористы и никого свергать не собирались, у них на такое свергалка не выросла. Однако есть причина, по которой я разрабатываю это дело сам, а нарком его лично курирует. И знаешь, в чем эта причина?

Филипп помотал головой. Очень ему всё это не нравилось.

– «Счастливая Россия» – не «лепнина» и тем более не «липняк». Ты у нас тут уже полтора месяца и, конечно, скумекал, что дела у нас бывают двух категорий: или лепим что-нибудь из мелочевки, или вообще гоним чистую липу. Настоящих внутренних врагов мы давно перевели, но партия велит держать население вот так. – Он сжал пухлый кулак. – Чтоб не разболтались, не завиляли. Чтоб дисциплина была. Народ у нас сам знаешь какой. Не напугаешь – не повезет. А нашему СССР надо далеко ехать. И быстро. Быстрей, чем едут наши враги в панской Польше, в самурайской Японии и в фашистской Германии. А они лихо гонят, особенно фрицы с ихним Гитлером. Вот и работаем овчарками, рвем овец клыками за мягкие жопы. Чтобы стадо шло, куда скажет партия и товарищ Сталин. Это ясно?

Попахивает разговорчик-то, подумал Филипп. Провоцирует, сволочь?

На смену пришла другая мысль, еще тревожней. А может, и не провоцирует. Знает уже про овоща. Знает: сигнализировать Бляхину теперь некуда. Коли так – беда…

А начальник, как ни в чем не бывало, шепелявил дальше – доверительно так, будто они друзья не разлей вода.

– …И вдруг попадаются настоящие контрики. И организация настоящая! Ладно, не организация, а так, болтологический кружок. Но по нынешним временам и это диво. Большущий нашему отделению подарок аккурат к двадцатой годовщине Великого Октября. Что товарищ Сталин на последнем пленуме сказал про растущее сопротивление недобитков? Помнишь?

Еще бы не помнить, когда оно в трех местах белым по красному написано: на первом этаже, где проходная, в актовом зале и еще в коридоре, над стенгазетой.

Память у Филиппа всегда была хорошая, сызмальства. Повторил слово в слово:

– Товарищ Сталин сказал: «Чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных».

– То-то. Товарищ Сталин указал, а в реальности никаких острых форм борьбы не наблюдается. И неострых тоже. Приходится на уши вставать, самим из ничего лепить для отчетности. А тут – живехонький гадюшник врагов советской власти! В октябре одна тыща девятьсот тридцать седьмого года! – Шванц радостно засмеялся, даже руки потер. – Родимые мои, прямо каждого расцеловал бы! Вроде и расследовать особенно нечего. Несколько интеллигентиков пили чаек, зачитывали друг дружке доклады про светлое будущее. Спорили промеж собой. Но только в ихнем светлом будущем ни партии, ни вождя, ни марксизма-ленинизма. Будто нас никогда и не было. Представляешь, Бляхин? Налицо железная пятьдесят восьмая прим, со всеми письменными уликами. Не допросные признания из-под следовательского кулака, когда всё у всех будто под копирку списано, а теоретическая антисоветчина высокого уровня. Что ни строчка – мрамор. Террористы из «счастливороссов», конечно, никакие – сам увидишь, но это дело поправимое. Численность хромает – поправим и это, слава богу, умеем. Но сначала нужно как следует костяк доработать, верхушку организации. И тут, Бляхин, непросто. Потому что с настоящим врагом работать трудно. Это когда берешь какого-нибудь гуся перепуганного, он тебе что хочешь подпишет, только по яйцам не бей, а идейного контрика сломать – сто потов прольешь.

– А как на них вышли? Оперразработка? – щегольнул специальным термином Филипп.

Шванц скривился.

– Не бывает у нас никаких оперразработок. Бдительные граждане сигнализируют – кто из лучших гражданских чувств, кто по шкурным соображениям. Мы берем на заметку. Если совсем белиберда, я таких дел не завожу. «Липняк» презираю. Если же просматривается хоть крошечная перспективка и есть на чем лепить «лепнину» – санкционирую производство, назначаю сотрудника, и пошло-поехало. Тут тоже сначала поступил сигнал. Стали разбираться. Вижу – эге, а дельце-то не пшиковое.

– Что за сигнал? От кого?

– Сейчас увидишь, от кого. Нарочно вызвал, чтоб ты сам посмотрел-послушал, вошел в курс дела. Гражданин Сверчевский уже час в канцелярии сидит, дожидается. Таких говнюков всегда надо помариновать, чтоб сильней нервничали.

И снял с одного из телефонов, внутриотдельского, трубку.

– Сверчевского ко мне. Живо!

Рукой махнул Филиппу:

– Садись на мое место.

А объяснить ничего не объяснил.

Только Бляхин сел за стол, вытирая ладонью вспотевший лоб, а в дверь уж звякают – меленько, робко.

– Заходите, заходите, Кирилл Леонидович! – ласково пропел капитан, а Филиппу сделал знак: будто куренку шею сворачивает. Бляхин не понял, в каком таком смысле, но на всякий случай строго насупился. Шванц кивнул.

Вошел высокий парень, вернее сказать, молодой мужчина. Лет тридцать или, может, чуть меньше. Сразу видно – интеллигент, но не старорежимный, а свой, советский. Рубашка «юнгштурм» под вязаной жилеткой, на груди хорошие значки – «Активист Осоавиахим», «ЗОТ» – «За овладение техникой» и еще какой-то спортивный, с лыжником. В руке зажат берет-«испанка». Лицо хорошее, ясное. Высокий лоб, с него вкось вольная русая прядь. Твердый подбородок. Взгляд из-под круглых роговых очков прямой, безо всякого подобострастия. Обиженный.

– Товарищ Шванц, меня к одиннадцати тридцати вызывали, я торопился, на семинар не пошел, а сейчас уже… – И выразительно поднял левую руку с часами.