Валерий Петков - Камертон (сборник)

– Чё там. Сам должен был думать. Как говорится – Бог не фраер, он шельму метит. А так вот, хожу себе, землю топчу, улыбаюсь. Живу!

Сейчас уже он и не вспомнит, где и кто их познакомил.

Кажется, Марк.

Очень может быть.

Друзья называли Марка – «Маркони», «Маркоша».

Мама Марка замечательно солила огурцы. Дом был гостеприимным, и там часто посиживали небольшие компании.

Пили, как правило, водку – многоцветье изысков разведённого спирта, закусывали хрусткими огурчиками.

Родители «Маркони» вежливо здоровались и тактично уходили к себе.

В комнате Марка слушали на хорошей аппаратуре популярную музыку, сейчас бы сказали – «хиты». Он делал качественные записи.

Выпивали, но не напивались. Важно было общение.

Хозяин комнаты мудро улыбался, говорил негромко. Мгновенно откликался на удачную остроту, заразительно смеялся.

Роста чуть ниже среднего, круглоголовый и смешливый. Глаза тёмные, большие, слегка навыкате. Симпатичная «земская бородка», рано подцвеченная изнутри серебристой проседью.

Хороший инженер-электронщик.

Небольшой дружеский круг частенько собирался у него экспромтом. Живо обсуждали разные темы. Особенно политику партии и эмиграцию.

Обилие разговоров и многочисленные отъезжающие создавали иллюзию массовой эвакуации.

В окно, стретьего этажа была видна старая вывеска на фасаде напротив – «Александровские бани».

Пётр служил двухгодичником-лейтенантом, замполитом роты стройбата. После института его призвали, очень этим тяготился поначалу, а потом стало безразлично. Убивал время, стараясь как можно меньше бывать в полку.

До квартиры Марка от казармы была одна остановка.

Обычно он выходил за ворота КПП, снимал фуражку, совал её подмышку и шёл пешком.

Под «командованием» Петра были в основном азербайджанцы из дальних аулов и судимые по одному разу великовозрастные обалдуи.

При встрече они обнимались, тёрлись жгучей щетиной щёк. Петру это не нравилось, но он старался не показывать.

Раз в неделю, по субботам, проводил политзанятия в ленкомнате. Солдаты откровенно спали, он делал вид, что не замечает. Что-то рассказывал, заглядывая в конспект, утверждённый замполитом части.

В разгар занятий влетал капитан Сельников. Лицо птичье, бледное, в каких-то синих крапинках, отмеченное вечной тревогой, нос с горбинкой.

– Встать! Строиться на проходе! Хватит спать, раздолбаи. Я, что ли, за вас буду план выполнять, гнать проценты? Так! Замполит – строй этих оболдуев.

За воротами строй сминался. Солдаты шли гурьбой, горцы гортанно перекрикивалась, вскипали орлиным клёкотом, смехом.

Основное время после развода на работу, проходило на стройке вне расположения части. Стройка называлась – «объект».

В подчинении Петра был грузовик, водителю которого Пётр мог приказать, чтобы он изменил маршрут и поехал по его указанию. Кроме того, он всегда мог взять трёх-пятерых бойцов: куда-то вписать, увести на какие-то немыслимые задания.

Два последних обстоятельства сделали его человеком, известным, в определённых кругах, потому что вещи отъезжающих надо было грузить и вывозить.

Те, кто приходил, как правило, были ему почти не знакомы.

Представлялись – от Фимы. Или – от Изи. Этого было достаточно, и они вместе планировали, как заниматься вещами очередного отьезжанта.

Платой, после погрузки и отправки, был «накрытый стол».

Посиделки и отвальня происходили у «Маркони».

Бывало и так, что сначала шли в баню, а уж потом переходили дорогу, поднимались на третий этаж, и начиналось собственно застолье.

Желчи – не было, даже с похмелья. Пьяных то же, пили много, но не второпях.

Позднее Пётр ругал себя за легкомыслие: зачем не записывал самые замечательные словесные находки этих сборищ.

Философская усталость людей, долго идущих куда-то в полной неясности, при том, что конечный пункт обозначен чётко – вот что такое эмиграция. Слово – «свобода» произносить стеснялись, пафосное очень, но подтекст подразумевался.

Это были странные посиделки. Смешные и пронзительные афоризмы, анекдоты, рождённые тут же, и всеобщее шумное веселье. Отточенные экспромты походили на турнир сказителей.

Смех с грустными глазами.

Много позже Пётр понял, что это было отчаяние, попытка не сойти с ума от резкой перемены.

Формально – свобода, но фактически это были беженцы.

Их скарб – это то, что наскребли они за жизнь. Он не имел ничего общего с обычным имуществом, поэтому здесь шкала ценностей была странная, особенная и далёкая от привычного понятия – ценности.

Уезжающие очень высоко ценили это барахло, которое на новой родине ничего не стоило, выглядело смешно и грузно. Но эмигранты заполняли им контейнеры и пустоту неопределённости где-то там, далеко, на другом конце планеты, диаметрально противоположном во всех смыслах.

Это создавало иллюзию полной готовности к урагану, который быстро, а главное, мягко, вынесет на заветный берег, где много еды, одежды, можно подыскать приличную работу. Пусть и не сразу, но они адаптируются на новом месте, уже свободные. И пусть, они сами вскорее сойдут в могилу, на их косточках вырастут дети и внуки, довольные, обеспеченные деньгами и свободой.

Вот этот-то скарб и надо было перевозить, грузить. Такелажить. Грузовик и несколько солдат были как нельзя кстати.

Пётр был очень востребован.

Он тогда развёлся с первой женой, ночевал в канцелярии роты. В остальное время, свободное от хлопот, связанных с массовой эмиграцией и немного – собственно службой, в расположении части старался бывать как можно реже.

Вот, на очередной пьянке они и познакомились. Стройный, гибкий, тбилисец, выпускник ленинградского Политеха, физик. Ровесник Петра, уже начинающий лысеть. Лицо правильное, слегка вытянутое, интеллигентное.

«Стива», Семён.

Он тоже был разведён. Жил в кабинете ГО на предприятии, спал на столе, рано утром уходил, отдавал ключ приятелю, инженеру.

Они объединили усилия. Друзья помогли снять квартиру в центре, у старого парикмахера.

Дом высокий, облицованный мрамором цвета запёкшейся крови. Угловой, приметный. Вековой давности постройка.

Царские хоромы в состоянии упадка.

Квартира почти пустая, пыльная. Где-то высоко, в полумраке изломанных трещин, терялись потолки. Окна большие, сумеречные от времени и грязи. Звонкий, пересохший паркет ёлочкой, похожий на кривую клавиатуру, выстреливал звуками, будто влажные дрова в горячей печке. Гулкий коридор, почти всегда пустынный, старинная ванная, краны с тонкой коричневой струйкой воды.

В окно утром было видно, как к соседнему подъезду, где был райком, подъезжали служебные авто. Солидно топали инструкторы, и секретари разных уровней, все в некой условной униформе. Их можно было сразу и безошибочно узнавать по какой-то неуловимой похожести.