Георгий Спешнев - Личное дело, или Обнова. Избранное из неизданного

В противоположных стенах распахиваются двери, как два человека, бросающихся друг другу в объятия.

В дверях, как серые цветы, вспыхивают люди.

Они идут медленно, походкой колеблющейся, как пламя свечи, когда сидишь один и ждёшь, а в открытое окно неясно вздыхает застенчивый вечер.

Они сходятся и расходятся, мелькая как рассеянные мысли. Глаза их тоскливы, как разбитые окна, в которых дует холодный осенний ветер.

Переулок был как глуповатый, долгий взгляд влюбленного.

В переулке, прячась друг за друга, стояли маленькие ленивые дома.

Они кутались в синие, сонные, снежные платки и как будто дрожали на холоде в ожидании стучащего счастья.

Иные дома прижимались друг к другу как парочки у заборов. Другие стояли одинокие, понурые, как человек тоскующий среди незнакомой весёлой толпы.

Трубы домов дымились.

Их дымок был неясный, сонный, тонкий, хрупкий и полупрозрачный, как пар изо рта.

Он медленно полз вверх, пухло таял и исчезал бесследно, как грустное хрустящее воспоминание.

Среди маленьких домов стоял серый, строгий, постаревший небоскрёб, как огромное сухостойное дерево среди молодого леса.

Оно стоит седое, как старое серебро с чернью. Немощно торчат его чёрствые ворчащие ветви. Сухо кашляет в них ветер.

А вокруг него нежно волнуется жизнь.

Плавно гнутся в бесконечно длинных поклонах потяжелевшие ветви.

Плачут светлые, шепотливые глаза листьев густым, кудрявым, рослым соком зеленого пения.

Иные дома в переулке были угрюмые, разбитые, как утомлённые расстроенные люди.

У таких людей болезненные жёлто-серые лица. Как старые, давно небелёные стены.

На щеках у них морщины, похожие на трещины в штукатурке. Под глазами чёрные круги. Как потухшие окна.

Другие дома были грязные, красно-кирпичные, как обветренные лица работающих на морозе.

У маленьких домов крылечки были с полуразрушенными решётками, полуразвалившимися ступенями, с дверьми, покосившимися как измученный человек, прислонившийся в изнеможении к стене.

Эти крылечки были похожи на потрескавшиеся лихорадочные губы.

Входы в небоскрёб были чёрные, безмолвные, как огромные, беззубые, готовые проглотить вас без объяснений.

У всех домов окна были немытые, серые, как усталые, бессмысленные глаза людей, проходивших по переулку.

С утра прохожие сыпались здесь – то как сырой, рваный, нервный снег, то как пыль, шепеляво пляшущая в солнечном луче.

На углу торчал дотошный лотошник.

Он поставил свой лоток на мостовую, а сам уселся на тумбу. Он нагло оглядывал спешащий переулок.

Его взгляд был пустой и тёмный, как дыра, пробитая в каменной стене.

В уголке рта у него тлела папироса. По временам она вспыхивала, будто на сырой мостовой пышно расцветал красный сна цветок.

Серебристый пепел сыпался ему как на лунное сутулое сияние. Вечером переулок погружался в темноту, как будто, шатаясь, тихо спускался в подземелье.

В окнах вспыхивал свет, как тупая мысль в человечьих глазах. Медленно смыкались занавеси, как побеждённые сном кованные веки.

За занавесями тени сновавших там людей появлялись и исчезали как чахлые сны.

Тогда наверху, бледно дышащее, душисто поющее зарево далеких площадей и улиц начинало трепетать, как шелковисто-мокрое, от синей крови молний, крыло черно-огромной, царственно-подстреленной птицы.

А внизу – переулок, как тонкая струйка черной крови, стекающая по белоснежной, мятежной коже ночных сияний.

Она шла и её шёлковое платье шуршало, как осыпающиеся осенью листья.

<���…>

часть 2 Словесные игры не нашего века

сборник 1 Одоление идола

свиток 1 Замок незнакомки

Роется серое творчество проросшего утра вспыхнувшей своры вёрст.

Порется рассеянность прохлады хрустящих птиц, засорившаяся истлевшей рощей хора, спешащая воркующей церковью.

Крестятся чёрные рыбы рослых рос встрепенувшейся смерти шага плешивого шума света.

Потягивается томной немотой остывшая, вышитая судорога дорог, память помятого рыгающего тенью, горбатого ветра.

Пышно пьющие мысли леса осунулись потным отдыхом.

Нарывают нарванные веры грузного зарева ныряний биения гор.

Бредут дряблые блюда заспанных прядей прищуренного пруда. Ленивые ивы умываются шепчущей улицей.

Коротая рокот трав, открыты крутые утки сутулых суток.

Кружатся жирные пожары журчащих цветов вздрогнувшего востока вздоха стада.

Стихи сухие лысого хлыста лопаются, лапаясь лучами чисел мычащих заиканий.

Раскроенные крики гор застряли бодрыми вёдрами неба ран.

Дышет тенистый поезд разбрызганных зданий сломанного холода медленно молодости кривой дали.

Восстанет снующая синева смолкнувшего молока голодных колоколов.

Но кто лакает старые стуки рака рока?

I. Очерк рока

Однажды снежно разбуженными одеждами вздоха ложа дождя тонко поникшего дна, он шёл скучающими чашами осунувшихся шагов вогнутого горстью гостя роста речи, прищуренно скулящими, шевелящимися улицами, ящерицами ощеренно пустующего шума света, извитого старого роя прохлады чёрных прохожих, хрупкими толпами серго ветра ресниц, умирающих хором рёв тёпла плена, спешащими числами сочного потухания, поющим водопоем покоя скоплений потери трепета оков узкого века привкуса строя троп скорченного цвета ропота вечера пор черчения порчи рычания опечаленных льющихся свеч сечи.

II. Толчея умолчания

Тихи ли, хилы ли волхования ивы звона? Куда кудлатые доклады далей клада? Смех вех, новь, вывих сна.

Одиночество – начало зодчества вечерней черни света, речь.

<���…>

часть 2 Словесные игры не нашего века