Гореликова - Я: женский род, настоящее время. Сборник рассказов

Лиля уговорила Питера утроить расходы на рекламу. Он, впрочем, не особенно сопротивлялся, только вздыхал, и видно было, что все эти новшества ему не по душе – но новшества работали, с этим он поспорить не мог.

К ноябрю набрали девяносто человек и всем коллективом пошли в итальянский ресторанчик праздновать День Благодарения.

Было шумно и весело. Все подвыпили и хохотали, вспоминая «субботник»: Скотт, менявший люминесцентные лампы, вдруг совершенно по-девчачьи взвизгнул и пулей слетел со стремянки. Прибежали все: мывшая окна Айрин, и драившая туалет Нуо, и Лиля с Питером, диктовавшие Хуану коды для нотного каталога. Хуан влез на стремянку и обнаружил притаившегося за балкой перепуганного енотика. Зверька благополучно сняли и выпустили, а над Скоттом смеются с тех пор.

В самый разгар веселья Питер встал с бокалом в руке. Все притихли.

– В День Благодарения положено благодарить, – начал он, – и я благодарен всем вам. Вы мое сокровище.

Он стал сердито вытирать салфеткой бегущие из-под очков слезы.

Все, пораженные этим непривычным зрелищем, зашумели, замахали руками: да чего там, свои люди. Но он отмахнулся:

– Только сам-то я больше никуда не гожусь.

Все опять протестующе загалдели: да перестань, какие твои годы.

– Come on, – сказал он, – я же не слепой. Мне не угнаться за этими вашими…

Он неопределенно повертел в воздухе рукой, потом надул щеки и постоял несколько секунд, глядя на объеденный скелет индейки.

– Короче, – выдохнув, решительно закончил он, – забирайте студию. Расширяйтесь. Сможете – платите мне процент, нет – на пенсию проживу.

Его бородавчатое лицо выражало явное облегчение. Все переглядывались.

– Типа кооп? – нерешительно сказал Хуан.

– Yeah! – сказал Скотт.

– Я бухгалтерию знаю, – неожиданно сказала Нуо.

А что, подумала Лиля. Найти духовика, еще одну пианистку. Начать с двух отделений, классики и рока. Связаться с Гудвином, вроде Академия присылает экзаменаторов, а экзамены у нее дома можно проводить. А там и снять большее помещение, добавить теорию, композицию, джаз, музыкальный театр, да мало ли что? И по конкурсу принимать, только по конкурсу, чтоб бездарей и духу не было!

– Лиля? – поторопила ее Айрин.

Все напряженно смотрели на нее.

– Хорошо, – сказала она, – только сначала мы с Аркашей должны съездить в Россию. И в Лондон. Ну-ка, кто возьмет на пару недель мою собаку?

Примечания

* Гете, «Прометей»

*Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим (псалом 22)

*Стихи Лунина к Детскому Альбому Чайковского

* Чайковский и Дебюсси

* Мужик, это жесть

Никита позвонил неожиданно и по обыкновению не вовремя. Это свойство его сногсшибательное сваливаться, как снег на голову, да что там снег – лавина, и сам он – одно сногсшибание и ничего кроме. И стал мямлить в трубку, что одиннадцатое у него число магическое, а потому продать или подарить картины он может только сегодня, и тогда это хорошо, а ещё афигенно правильно и дальновидно, и благоразумно чрезвычайно, потому что от этого ему… да и всем, и невозможно чтобы, и как же иначе, и всё в таком роде и таким макаром.

Куда уж афигеннее? Уж полночь близится, члены вялые, глаза слипаются. И Анна после двух суток дежурства вся в предвкушении выходных расслабленная, почти аморфная, жаждущая лишь тёплого пледа с книжкой и не способная даже к мало-мальской обороне. А этот продолжал нудить, что до конца одиннадцатого ещё целых сорок минут, и мы успеем, и это будет не выразить словами как, и у него уже всё собрано, и он буквально через, и прервать его косноязычную, но беспрерывно-монотонную речь не было никакой возможности – слова обволакивали ватным коконом, в котором глохли все вялые возражения.

Глеб, которому назавтра предстояло уйти раньше обычного, невольно прислушиваясь к её слабым оборонительным репликам, начал что-то такое подозревать и натянулся струной.

И то верно: Анна в полной боевой готовности, собранная и деловитая, быстро принимающая решения и умеющая не только отражать, но и наносить —хлёсткие и точные, осталась там, в тех сутках. А здешняя, в вечернем уюте и расслабухе обмякшая и рассупоненная, быстро сдалась:

– Ну, хорошо, приходи.

Лицо Глеба поехало на сторону и неприязненно исказилось.

Чёрт! Наспех собрав в комок рассыпавшуюся волю и в кулак её с силой зажав, она добавила сердито:

– Имей в виду, у тебя пять минут – мы все устали и хотим спать.

Но на той стороне уже щёлкнуло.

Господи, о чём это я? Счастье, если удастся вытолкать его через полчаса. Пятнадцать минут! – сказала сама себе твёрдо, потом – пинками. Однако чувство совершённой ошибки, глупой и непоправимой, уже поселилось внутри и принялось разбухать, как созревающее дрожжевое тесто.

Конечно же он опоздал! Глеб с ежеминутно возрастающим раздражением прожигал взглядом телевизор, где дрались ожесточённо и палили непрерывно без причинения видимого вреда друг другу, и подчёркнуто избегал её виноватого взгляда; она слонялась из угла в угол и шумно, по-собачьи, вздыхала.

Когда полночный бой курантов готовился тяжёлыми ударами пасть, а напряжённое молчание – разразиться, он появился. В неизменных летних кроссовках-развалюхах поверх серых шерстяных носков грубой вязки – бабушка связала, сказал как-то, и у Анны потеплело в груди: господи, есть бабушка, которая о нём заботится; долгополом, архаического покроя, «ратиновом» пальто – дедушкином как выяснилось впоследствии; и в синей повязке на голове – мамин подарок – стягивавшей выцветшие пряди его длинных беспорядочных волос. С толстым рулоном под мышкой в мятой обёрточной бумаге, перевязанным сикось-накось растрёпанными кусками бечёвки.

Весь припорошенный снегом, он улыбнулся открыто и бесхитростно прямо в её недовольное лицо. И тут же признался, что по дороге зашёл на горку прокатиться. Анна бросила быстрый взгляд на мужа, тот закатил глаза.

Разновеликие листы ватмана веерно заскользили по дивану. Перехватив их в стремительном сползании на пол, она прислонила листы к покатой спинке. И застыла в смятении.

Линии. Много параллельных линий, толстых и тонких, свивающихся в спирали, лабиринты и воронки. Ну и дела. Что же это такое? Тревожность? Да нет, больше, чем тревожность. Так, стоп.

Глеб, принявший было вид матёрого знатока с вальяжными повадками, этакого зубра от живописи, переводил обескураженный взор с одного листа на другой и помалу входил в состояние транса и линьки. Прожённо-напускная экспертность рваными клоками сползала с его лица, как лопнувшая шелуха.