Иллона Александрова - Когда время становится отрицательным

Начало сентября: проливные дожди; набухшие, неподъемные ватники; размокшие, в хлам, кроссовки, и прекрасное настроение. Свобода! Вкус свободы! Свобода дурманит голову, пьянит даже без вина, так как все спиртное по местным кузьмоловским талонам. Я наслаждалась, но не долго, вечером второго дня нашего пребывания в колхозе меня просто увезли в город. Приехал «моя первая любовь» и увез, и потом я каждый вечер моталась в Питер, а утром возвращалась обратно в Кузьмолово. Именно тогда в колхозе, я почувствовала, что что-то происходит, и ни как не могла понять что именно. Я, стоя по колено во влажной земле, и весело хрустя очередной морковкой, беззаботным взглядом, осматривала близлежащие борозды, где, не разгибая спин, трудились мои одногруппники. И вдруг, он выпрямился, задорно посмотрел на меня, просто посмотрел и отвернулся. Я продолжала чавкать морковкой, мне кажется, я даже помню, как челюсти стали двигаться медленно, как в заторможенном сне. Мир стал стираться, закручиваться в спираль, на какое-то мгновение все исчезло. Только я и он – больше ничего не существовало. А, может все было, не так, это я выпрямилась над грядкой, увидела его, меня качнуло. Но, это не было как от удара электрическим током, я просто увидела человека, и поняла, что он мне нравиться. А в следущее мгновение, я, испугавшись, отвернулась.

Я и теперь часто думаю, чего я тогда испугалась, что я увидела в нем. Я помню, он был похож на пирата: какая-то серенькая курточка с дебильным, по-моему, зеленым, значком (хотя на старых фотографиях значок оказался белым слоником); на голове платок, это теперь называется – бандана, платок скрывал его, чуть длинные волосы. Тогда это было модным, носить чуть длинные волосы на затылке. Боже, как я потом любила, перебирать пальцами, гладить эти мягкие, послушные пряди.

Так чего я испугалась – думаю, что неизбежности, неотвратимости. Мы, как два электровоза, на бешеной скорости, уже летели на встречу, друг другу и, к сожалению, столкновение было неизбежным. Я уже осязала беду. Но судьба есть – судьба. Нет, я еще не любила, я искала, искала любовь. Мое сердце хотело запылать огнем, таким жарким, таким невыносимо горячим, способным растопить любой лед. Так вот, я выбирала, и мой выбор был сделан в то мгновение, когда я увидела его на морковном поле.

Уже потом, много лет спустя, я все думаю, но почему я выбрала именно его, ведь он был не самым красивым, возможно не самым умным, но он был единственным – от одного его взгляда меня бросало в дрожь. А еще я сразу почувствовала неприязнь, неодобрение моего свободного, слишком раскрепощенного поведения. Он просто не знал, что я только что вырвалась из тюрьмы и была опьяневшей до одури. Мне было не важно, кто как подумает обо мне, я хотела дышать полной грудью, и ни кому не позволила бы перекрыть мне кислород. Да, и может, я меньше всего задумывалась о возможности полюбить кого-то, меня больше устраивал легкий, веселый флирт, ведь на ту пору у меня уже была «настоящая любовь». И самое смешное, что она действительно была настоящей, и агонизировать эта любовь будет еще долгих четыре года. И агония эта будет страшной. Да, все в моей жизни настоящее, еще в школе один мальчишка сказал: – «Не возможно понять, когда ты играешь, а когда нет. Иногда мне кажется, что вся твоя жизнь это – только игра, а иногда наоборот, что все играют, а ты живешь». Да, все правильно, все в моей жизни настоящее, просто я создала для себя множество параллельных миров, которые чудесным образом переплетаются между собой. И в каждом из них я иная. Мне нужна была какая-то удобная теория, которая не ограничивала проявлений моих фантазий. Реализовать себя я могла только раздвоившись. Я много раз спрашивала себя, а не шизофрения ли это, нет, это просто игра. Просто пограничное состояние, ведь грань между гениальностью и помешательством очень тонка.

В сущности, я считала себя гениальной, в одном из крайних проявлений своей личности, и одновременно другая моя крайность была обычным, заурядным человеком. Мне было очень удобно быть одновременно двумя, абсолютно разными людьми, я даже дневники вела в виде диалога, обращаясь, сама к себе. И основная масса моих знакомых видели чаще какую-нибудь одну ипостась, только близкие друзья знали, что я могу быть совершенно противоположной. Но, не дай бог, кому-нибудь увидеть сам момент перевоплощения – кажется, в физике этот процесс носит название сублимации, то есть это моментальный переход из твердого состояния в газообразное, минуя жидкое, так ли называется обратный процесс или нет, это не столь важно. Просто, человек слабонервный, вряд ли выдержит столь ужасное зрелище, когда еще секунду назад рядом с ним была милая, мягкая и послушная кошечка, а в следующее мгновение это разьеренная львица, не гнушающаяся принять человеческую жертву. Только что я была легка и тепла, как пар и вдруг, я стала твердой, как лед – вот такая смена агрегатного состояния. Один бедный мальчик наблюдал эту картину, просто попал под горячую руку, но то, что он увидел, повергло его в дикий ужас. Слезы катились из больших, детских глаз, но вызывали отнюдь не сочувствие, а негодование, я все больше распылялась. Как он может при мне распускать сопли, а еще мужчина! И мне было наплевать на то, что он пережил шок. У него в голове не укладывалось, как любимый и родной человек может в мгновенье ока, превратиться в чужое, незнакомое, злобное существо. Лицо все такое же прелестное, но глаза горят не добрым, адским пламенем, а слова обжигают, режут жизнь на мелкие кусочки, выворачивают душу, разламывают сердце.… Так, меня, кажется, занесло, поверьте, я весьма самокритична, но не столь кровожадна. Я никогда не оставляла, разбитые мной, сердца на произвол судьбы, и уходила безвозвратно только тогда, когда убеждалась, что с отвергнутыми мной будет все в порядке. Никто не выброситься с 12 этажа, не отравиться, не порежет себе вены, все будут здоровы и счастливы, но только без меня.

Порой, в порыве человеколюбия, мне иногда бывало жаль, что я в действительности только одна, что, даже раздвоив душу, нельзя раздвоить тело, чтобы всем желающим досталось по такой персональной копии. Нет, нельзя всех сделать счастливыми. И моя главная ошибка состоит в попытке сделать именно это, осчастливить человечество. Но сделать человечество счастливым, это равносильно тому, что погубить его. Представляете, масса таких безмозглых, веселых идиотов и все счастливы, постоянно счастливы. Нет, счастье – это путь регресса. Все более менее великое на земле, не говоря уже, о величайшем, создавалось несчастными людьми. И чем глубже было горе человеческое, тем усерднее работала творческая мысль. Только, создав что-то значительное, этот обездоленный малый, чувствовал себя воистину человеком и в этот краткий момент он был счастлив.