Соня Дивицкая - Дневник невестки

Антон улыбнулся и сбацал «Цыганочку». А я опять расхохоталась – мне вдруг с чего-то показалось, что и черный рояль тоже мой. Я покрутила юбкой и села в кресло – в то самое, что сохранилось от купца. Лак облупился, кожа потерлась, этому креслу было лет двести. Купец, должно быть, иногда в нем отдыхал. Сидел себе, покуривал сигару… Я качнулась пару раз, даже не подозревая, что кресло волшебное. Чуть позже наш папочка любезный рассказал, что как только он сел в это кресло, так сразу же его и примагнитило, и он сказал себе четко и ясно: «Все, больше я отсюда не уйду».

А я его прекрасно понимаю… Зеленый домик обладал особенной магией, он затягивал, как интересное кино. Там была история, а это всегда заметно. Какая-то фарфоровая вазочка, подсвечник медный, кружок лепнины на потолке – и вот уже можно свечу зажигать, и в кресле качаться, и придумывать сказки…

И я зажгла, и я качалась.

Уходить не хотелось. В этом доме хотелось раздеваться и кидать по углам свои вещи. Здесь всегда был легкий бардак, который меня успокаивает, я неуютно чувствую себя в стерильных помещениях. Я обожаю пыль и захламление, по которым безошибочно видно, что в доме активно идет интересная насыщенная жизнь, обожаю тут и там расставленные чашки с недопитым чаем, мятое постельное белье…

– Соньчик? – Антон обнял мои коленки. – Ты остаешься?

Я посмотрела на часы. Было поздно, дома меня ждала мама. Я попросила телефон, хотела позвонить ей и предупредить, что задержусь. Антон принес мне аппарат, за которым тянулся перекрученный длинный шнур.

– Ты где? – спросила мама раздраженно.

– Да все в порядке, – говорю, – я у Антона в гостях.

– Двенадцать ночи! Ты вообще домой возвращаться собираешься?!

– Не собираюсь, – ответила я матери. – Все, больше я отсюда не уйду!

Я зависла в зеленом домике на весь август. Приходила к Антону сразу же после работы и пряталась у него от мира и всех его новостей. Антон кормил меня салатиком из фруктов и мороженого. Он резал ягоды, натирал крошку из овсяного печенья и шоколада и смешивал все это с пломбиром в маминой хрустальной вазочке. Целый месяц я уплетала мороженое, и у меня даже сомнений не было, что Антон тоже мой.

Наш город утопал в пыли. Газопровод строился. Одни траншеи закапывали, другие тут же раскапывали, и никуда не денешься – повсюду был песок, земля и глина. Вечером я прибегала из редакции в зеленый домик и первым делом направлялась отмывать свои ножки.

Антон тоже был грязный – то в песке, то в известке, то в краске, он помогал родителям на их вечных стройках. Мы становились рядом под садовый шланг, за день он прогревался, но теплая вода кончалась быстро, а из колодца шла такая ледяная, что невозможно было не визжать. Мы убегали греться в постель, под одеяло… И там мы вспоминали иногда, как папочка любезный говорил нам: «Поаккуратней… Поаккуратней».

Мы были очень неаккуратны. Презервативы использовали неправильно – мы надули из них воздушные шарики и отпустили в окно. Их немножко погоняло ветром по садочку, а потом они один за другим напоролись на острые ветки. Барьерная контрацепция нам не подошла, мы не хотели никаких барьеров. Тело просилось на волю – и, разумеется, каникулы закончились беременностью.

Да, девушки, вы верно догадались… Да, я вышла замуж по залету. И это лучше, чем по любви. Про любовь мы ничего не знали. Одни предположения и кое-что из курса русской литературы. В конце девяностых любовь была не в моде. Все наше поколение окунули носом в запоздавшую сексуальную революцию, поэтому мы не могли влюбиться, как наивные детишки – как наши мамы с папами, например.

Я всегда была обманщицей. Больше всего я врала самой себе и поэтому никогда себе не верила. Если бы я подошла к зеркалу и спросила: «Соньчик, ты любишь Антона?» О! Я бы тут же написала сочинение на пяти листах про великую любовь с цитатами из классиков Серебряного века. Антон был аналитиком, любовь для него означала список из пунктов. Примерно в следующем порядке: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не завидуй… Никто из нас двоих не смог бы объяснить тогда, в те наши двадцать лет, что такое любовь и зачем в связи с ней жениться. Для любви ЗАГС не нужен, ЗАГС нужен для ребенка…

…так, извините. Сейчас проскочил большой абзац, и я совсем запуталась. Только что написала и теперь сама не понимаю, зачем ребенку ЗАГС? И если честно, я не очень помню, как мы решили пожениться. Ведь я же говорила: «Не обязательно, жениться нам не обязательно…» А он сказал: «Да нет, нам надо пожениться…» Сейчас я попытаюсь вспомнить, как было все на самом деле.

В сентябре мы уехали из нашего города учиться в университет, и сладкая жизнь в зеленом домике закончилась. Я вернулась в свое общежитие, в комнату с двумя подружками. Антон снимал с приятелем убогую квартиру на другом конце города. Весь сентябрь нам приходилось искать для свиданий свободное место – то у него, то у меня. При этом наши друзья, которые обычно шлялись неизвестно где, именно в тот момент, когда им лучше было бы исчезнуть, возвращались домой. А нам приходилось гулять за ручку, как пионерам по центральному проспекту.

В начале октября теплым солнечным денечком Антон дожидался меня возле нашей университетской библиотеки. Он сидел на скамейке у памятника Андрею Платонову, а я шагала от студенческой поликлиники, которая была неподалеку. В кармане у меня была бумажка с результатом УЗИ. В ней, как вы поняли, было написано – «беременность».

Настроение у меня было чудесное. День был солнечный. Платонов в каменном пальто сверкал своим черным гранитом. На проспекте закрутился зверский листопад, кленовые листья сыпались пачками, и это меня изрядно веселило. Я показала Антону документ и засмеялась:

Невесткой часто недовольны все поголовно родственники жениха. Улыбаются только те, кто получил приданое. Но и то недолго. А просто так порадоваться женщине новой, молодой и красивой, которая вам всем еще понарожает, повеселит вас от души и освежит вам ауру, просто так порадоваться невестке мало кто может. Почему? Потому что семья – это закрытая система, и каждый новый элемент ее либо меняет, либо ломает. Мы все боимся изменений, мы склонны в первую очередь видеть опасность в незнакомом явлении, а лишь потом перспективу. И что? А ничего. Так и будем сидеть по углам и бояться, лет десять бояться, пока не привыкнем друг к другу.

– Отец имеет право знать!

Бедный мальчик! Бедный худенький мальчик в джинсовой рубашке, она на нем просто болталась. И майка с черной собачьей мордой висела как на вешалке. Он был голодный после лекций и дрожал на ветру, потому что спешил ко мне и выскочил без куртки.