Сергей Петров - Тест на блондинку (сборник)

Частенько в выходной, а у Давида тоже были выходные, мы сидели с ним в кафе «Ласточка» и пили разливное жигулёвское пиво, закусывая его копчёным омулем, и Давид рассказывал о своих душевных мучениях, а мне казалось, что в таком железном человеке не может быть никаких внутренних сомнений, тем более на любовном поприще. Такой человек должен легко переживать душевные драмы, но Давид почему-то страдал и вздыхал, расспрашивая у меня все подробности о Еве. Но что я мог рассказать? Что Ева написала новую статью? Что мы с Евой ездили в тринадцатую больницу? Что её репортаж опять произвёл фурор?

Да, и ещё я забыл сказать, что Ева была старше меня. Старше меня на восемь лет, но это было незаметно. Возраст женщины не имеет никакого значения, если она энергична и уверена в себе, если она занята благородным делом и заботится о ближнем. В этом случае на её лице отображается какое-то божественное свечение, а морщинки незаметны, да и не было их тогда на ровном белом лбе Евы.

В тот вечер мы с Евой приехали в редакцию поздно, все столовые и рестораны были уже закрыты, а мы после очередного выезда были слишком голодны, но моя квартира находилась рядом, буквально в двух кварталах от редакции, и я пригласил Еву к себе. У меня в холодильнике оставались суточные щи, приготовленные моей мамой, а также завалялась бутылочка массандровского портвейна «Ливадия», и я, не имея за душой ничего плохого или гнусного, просто пригласил Евушку к себе, чтобы она могла покушать после трудного и длинного рабочего дня. Эх, знал бы я, чем всё это обернётся!

На кухне было уютно и радостно. Мирно и весело мурлыкало радио какой-то джазец, степенно и сипло шипел чайник, кот Джастин медленно бродил по полу и тёрся о наши ноги, и вот когда мы допивали по последней рюмке портвейна «Ливадия», Евушка провела своей тёплой ладонью по моей щеке, а я осторожно и бережно поцеловал её в губы, взял на руки и отнёс в спальню. И всё было бы хорошо, если бы наутро в мою квартиру в дверной звонок не позвонил Давид, ведь это была суббота, а мы по субботам ходим с ним в кафе «Ласточка» и пьём пиво.

Я не мог не открыть Давиду. Хотя, конечно, должен был его не пускать, но почему-то в тот момент захотелось его впустить. Какое дурацкое решение… Он увидел кожаную куртку Евы на вешалке и всё понял, а потом ещё и Ева спросила громко из спальни:

– Кто это?

– Это я, – ответил Давид.

Ева хорошо слышала его голос, а я просто стоял в прихожей и хлопал ресницами.

– Коля, как же это? – спросил Давид у меня и выскочил из квартиры, так громко хлопнув дверью, что посыпалась штукатурка.

Ева же встала с постели и, как была обнажённая, обняла меня со спины и поцеловала в чёрный затылок.

– Ты пахнешь жасмином, – сказала Ева и пошла в ванную принять душ.

Давида я потом долго не видел. Мы с ним перестали ходить в кафе «Ласточка». Мне говорили, что он ушёл из пожарных, потому что однажды не сумел потушить огонь. Приехал по вызову, пламя полыхает, а он стоит и плачет и не может развернуть белый гибкий шланг, чтобы по нему пустить воду в надвигающуюся стихию. Так и простоял заворожённо, пока его не увели сослуживцы. Ему даже потом спасённые жильцы дома цветов не вручили, и он ушёл из пожарных и, как мне говорили, устроился учителем физкультуры в школу. Учил старшеклассников, как прыгать через коня и висеть на кольцах.

Но, видимо, жизнь очень сложная и противоречивая штука, за всё в ней надо платить, ничего не бывает просто так и не остаётся без ответа, потому что буквально через год моя Евочка, мой цветочек аленький, заболела. Болезнь была самая ужасная и самая известная, смертельная и мучительная. Сгорела она за четыре месяца. И весь город, все люди, которым она сделала столько хорошего и прекрасного, буквально рыдали и страдали от такого невероятного и ужасного события. Была бы моя воля, я бы отдал себя вместо Евочки, но в жизни на самом деле ничего сделать невозможно, тем более если что-то уже сделано или не сделано до этого.

И вот на похоронах на Савельевском кладбище мы с Давидом и встретились, он стоял мрачный и потерянный, теребил в руках бейсболку, а когда гроб положили в землю, он подошёл ко мне и пожал мою вялую, потную и мягкую руку.

Потом мы пошли в кафе «Ласточка» и пили разливное жигулёвское пиво с копчёным омулем и просто молчали. Мы не чокались и молчали, и под конец мне показалось, что он простил нас с Евочкой и сказал, что надо поставить памятник, а у меня попросил фотографии Евы.

Я выбрал самую прекрасную и самую весёлую, где Евушка была в лыжной шапочке, но её так плохо обработали в агентстве, что я сам изучил специальные программы и отретушировал так, что Еве бы точно понравилось.

Теперь же после установки памятника прошло три года. Давид так и остался в школе физруком и даже на ком-то женился, на биологине, кажется. Я же ушёл из газеты и устроился в похоронное агентство обрабатывать фотографии. Тихая и спокойная жизнь.

В тот вечер мы долго бродили с моим другом Андреем по гранитным мускулистым набережным Москвы-реки и наблюдали, как протяжные плоскодонные баржи тянут свою незамысловатую поклажу по мутной коричневой воде. Я смотрел на Андрея и думал, что он хорошо устроился: преподаёт в коммерческом вузе, ведёт семейный образ жизни, жена красавица, дети, а я просто убиваю время и никак не могу никого не то чтобы полюбить, а просто заметить. Чтобы остановился взгляд, чтобы что-то полыхнуло или задело.

Первый мой брак был неудачный. Нет, я по-своему любил Свету, мы вместе учились в университете, вместе сдавали экзамены и зачёты, но через три года совместной жизни я вдруг понял, что Света – мужчина. Жёсткий, властный, гордый и непримиримый мужчина. Невозможно было представить, чтобы что-либо в доме делалось не так, как ей нравится, чтобы мы поехали отдыхать в Таиланд, а не провели сплав на байдарках по Карелии.

Иногда я просыпался среди ночи и внимательно вглядывался в её овальное, мягкое лицо и думал, как внешность может быть обманчива, как в этом небольшом и хрупком тельце скрывается столько воли и мужества. Я бережно и осторожно перебирал её тёмные каштановые волосы, горько проводил ладонью по нежной коже и думал, что, наверное, я просто ущербен, что мне нужна какая-то другая женщина, добрая и покладистая, которая будет смотреть мне в рот и выполнять мои маленькие мужские прихоти. Чтобы я входил в дом, медленно снимал ботинки, аккуратно мыл руки в ванной, торжественно садился за стол, а она бы в фартуке, улыбаясь, говорила мне: «Антон, ужин готов».

Но Света всегда была где-то там, далеко. Она вела в университете семинары, в отличие от меня защитила кандидатскую диссертацию, в нашей квартире постоянно толкались её ученики, пили чай и вино, до ненависти пели под гитару Высоцкого и Окуджаву, обсуждали научные проблемы, ругали власть, и мне стало казаться, что я живу не со Светой, а с каким-то необъяснимо огромным количеством незнакомых и неизвестных мне людей, которые мне не просто непонятны, но и неприятны.